очень нудно 
42 
Проснулся он к полудню. Тело, все еще во власти крепкого сна, было вялым и непослушным, но кровь струилась по жилам, все убыстряя свой бесконечный бег, и сердце стучало сильно и часто.
– Вставай, вставай, лежебока! – старик протягивал Тимну глубокую миску с горячей похлебкой. – На, поешь…
Только теперь кузнец почувствовал, как сильно он проголодался. Миска опустела в один миг, и старик, посмеиваясь, опять наполнил ее до краев. Лишь третья порция похлебки и большой кусок мяса насытили кузнеца. В завершение обеда старик подал ему небольшую чашу с темно- коричневым напитком.
– А это лекарство. На вкус препротивное, – поморщился он, – но пить нужно. Ты особо не смакуй…
Лекарство было и впрямь не мед, но Тимн мужественно проглотил тягучую горечь; она огнем обожгла желудок и прокатилась по телу.
– У-у-ух… – замахал он руками; вонючий и горький настой даже слезу вышиб.
– Запей, – плеснул старик в чашу кислого козьего молока. – Ничего, потерпи. Нужно рану очистить и кровь взбодрить – ты ее много потерял. А это возьми на память, – протянул почерневший от запекшейся крови наконечник стрелы. – Хорошо, что не отравленная; но глубоко сидела…
Вдруг, кинув взгляд за спину Тимна, резко и повелительно приказал:
– Сиди и не двигайся! Не оборачивайся!
И засвистел тонко, тягуче. Затем быстро вскочил на ноги и куда-то ушел. Через некоторое время старик возвратился и слегка виноватым голосом сказал:
– Ты уж не обижайся на меня. Это были… мои подопечные. Тебе пока не нужно их видеть. Вот окрепнешь, тогда… И главное – ничего не бойся. Но без меня никуда не ходи, будь около шалаша.
А мне нужно сети проверить. Я скоро вернусь…
Уже больше недели жил Тимн у старика. Рана затягивалась быстро, но сказывалась потеря крови – иногда не хватало сил пройти десяток шагов по тропинке: в глазах темнело, сердце колотилось в груди, словно маленький молоточек о наковальню, быстро и гулко; обильный пот крупными каплями орошал лоб, поташнивало. Старик поил его своими снадобьями по три-четыре раза на день, втирал в тело какие-то мази, заставлял дышать приторным паром отваров, но слабость не оставляла тело кузнеца. Временами им овладевало полное безразличие, и он днями лежал в шалаше. Тимн отказывался от пищи, и даже заставить его пить целебные настои старику стоило большого труда.
Старик подолгу сидел рядом, внимательно наблюдая за ним, но попыток вывести его из этого состояния не делал; то ли не мог, то ли не находил нужным.
Как-то под вечер он куда-то исчез и возвратился, когда солнце скрылось за горизонтом. Тимн, завидев его, невольно вздрогнул: одежда старика – длиннополый кафтан, сшитый из беличьих шкурок, и кожаные шаровары – была подпоясана змеиной шкурой, а лицо разрисовано белой и красной красками. На голову старик водрузил ярко начищенный бронзовый обруч; к нему крепились козьи рога, окрашенные в черный цвет.
Не говоря ни слова, старик подбросил в костер дров и несколько пучков сухой травы. Затем подошел к Тимну, раздел донага, подвел к костру и усадил на плоский камень. Тимн, вялый и послушный его воле, сидел безучастный ко всему: мимолетное возбуждение, вызванное странным нарядом старика, прошло, и тупое равнодушие снова овладело им. Тем временем старик, бормоча заклинания, поставил на костер большой глиняный горшок, налил в него воды и бросил несколько горстей желтого порошка; бурое облако окутало горшок, на миг притушив яркие языки пламени.
Жалобно заблеял черный козел, которого старик принес в жертву богам; отхлебнув глоток его крови из небольшой жертвенной чаши, старик дал выпить Тимну. Затем, макнув пальцы в кровь, он провел несколько полос на лбу и щеках кузнеца.
– Прими мою жертву, могущественная Апи! – голос старика взметнулся ввысь, к первым звездам. – Ты, матерь всего живого, будь милостива к своим детям…
Запахло паленой шерстью и горелым мясом – старик брызнул несколько капель крови в костер, бросил туда кусок козлиной шкуры и ломтик мяса.
– Подставь свои ладони, о мудрая и многоликая, забери боль нашу, исцели тело и душу сына своего. Мать матерей, не держи обиды на детей своих неразумных… – старик бросал в огонь зерна пшеницы и ячменя.
Костер разгорался. Пламя поднялось уже вровень со стариком, а он все ходил вокруг костра, выкрикивая заклинания и молитвы. Тимн сидел словно истукан, наблюдая за своим врачевателем. В голове у него шумело, мысли путались, он перестал ощущать даже боль. Изредка легкий ветерок подхватывал на лету снопы искр из костра, а то и горящий уголек, и швырял на обнаженного кузнеца, но он равнодушно смотрел на пятнышки ожогов и не пытался стряхнуть крохотные обжигающие светлячки. Старик все убыстрял движения; он, казалось, порхал, словно огромная сказочная птица, привязанная за крыло к невидимой нити внутри костра.
42 
