Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
125 
– Нет, я никогда не соглашусь с тобой! Правитель, не умеющий и не желающий защитить себя силой оружия, обречен. Горе его подданным!
– Никто не хочет меня понять… – царь в отчаянии закрыл лицо ладонями. – Я одинок, я устал и хочу всего лишь покоя… Мой царский венец давит меня, как надгробная плита. О боги, как мне хотелось бы бросить все и уйти в пустошь и трудиться там от зари до зари простым землепашцем.
– На иное ты и не способен, – с презрением сказала Камасария и направилась к выходу. – Но я буду молиться Великой Матери и просить ее образумить тебя и наставить на путь истинный. Мне стыдно за тебя…
С этими словами она исчезла за дверью. Царь безумными глазами посмотрел ей вслед; затем неожиданно сорвал со своей головы золотой венец и в ярости швырнул его на пол. Чеканный зубчатый обруч с мелодичным звоном подпрыгнул и закатился в угол. Перисад на негнущихся ногах подошел к столику, где стояли кратер с вином и ваза с фруктами, налил себе полный фиал и жадно выпил. Во взгляде, который он бросил в окно, откуда открывался вид на сверкающую морскую даль, сквозило отчаяние…
ГЛАВА 5
Подъему, казалось, не будет конца. Сложенные из дикого камня ступени, обшорканные сандалиями многочисленных паломников до матового блеска, упирались в закатное небо. Слева высились зубчатые стены акрополя, у их подножья рос чахлый кустарник и жесткая высокая трава. Внизу лежал лоскутный ковер красных черепичных крыш Пантикапея, разрезанный на ровные дольки узкими улицами и переулками. Дальше, сколько могло видеть око, синело море. Огромный оранжевый диск расплавился почти до половины, и стынущее золото жадно глотало уплывающие в дальние страны суда, растекаясь по горизонту огненной рекой. Небесная лазурь смешалась с прозрачной охрой, и невидимый титан-живописец уверенной рукой расцвечивал широкими яркими мазками прибрежные скалы и степь. Воздух был неподвижен, горяч, но вечерняя прохлада уже изливалась из небесных глубин пока еще робкими струйками на вершины просыпающихся от дневной спячки деревьев.
Савмак перевел дух, поправил акинак, подвешенный к поясу, и едва не бегом припустил по ступеням, наконец выведшим его на неширокую площадку, вырубленную в скале. Дальше подъем был пологим, узкая тропинка змеилась между угрюмыми замшелыми глыбами, поросшими полынью, житняком и кустами терна.
Грот появился неожиданно: черная рваная дыра в скале, украшенная венками из цветов и трав и разноцветными лентами. В глубине грота мерцали огоньки светильников, заправленных оливковым маслом. Там же стояла бронзовая чеканная чаша; на ее дне лежало несколько монет разного достоинства. Савмак достал кошелек и, немного поколебавшись, бросил в чашу серебряную драхму. По преданиям, в этом гроте в древние времена жила орестиада[272], нимфа горы, милостиво позволившая ойкисту[273] Пантикапея построить здесь акрополь.
Не задерживаясь дольше, юноша пошел вдоль скалы к виднеющемуся неподалеку храму. Это было святилище одной из самых почитаемых богинь Боспора Кибелы, Матери Богов. Старинная кладка стен храма уже покрылась тленом веков, колонны, поддерживающие антаблемент[274] с грубо высеченными барельефными узорами, пошли трещинами, а между стыками гранитных плит, которыми была вымощена крохотная площадка перед входом в святилище, пробивалась трава и побеги непритязательного к почве горного кустарника.
В глубине храма, освещенная многочисленными светильниками, расставленными полукругом у ног, восседала на троне сама Кибела, изваянная из мрамора весьма искусным скульптором, чье имя давно кануло в Лету[275]. Грозный каменный лев, с почти человеческим лицом, лежал впереди трона богини, и вставленные в орбиты глаза – тщательно полированные кусочки янтаря, – отражая трепетные всполохи светильников, казались живыми и хищными. Сбоку трона стоял мраморный тимпан; на нем лежали цветы.
Савмак хотел было пройти к алтарю, но тут, словно из-под земли, вырос дюжий детина, одетый в дорогую кольчугу. Не говоря ни слова, он оттеснил юношу к краю площадки и, положив ладонь на рукоять меча, застыл, как истукан.
Только теперь юный скиф заметил перед алтарем согбенную фигуру в темном плаще. Судя по телохранителю, коим без сомнения являлся воин в кольчуге, паломник был знатен и богат. Чуть поодаль, в тени колонн, стоял еще кто-то, видимо слуга, с сосредоточенным видом внимая тихому бормотанью своего господина, возносящего молитву Матери Кибеле.
125 
