очень нудно 
157 
Гаттион с отвращением отшвырнул указ и стал проверять воинскую амуницию, чтобы хоть как-то скоротать время. На дворе стояла глубокая ночь, но благодатный Гипнос, похоже, сегодня забыл дорогу в дом спирарха. Мысли Гаттиона были унылы и беспорядочны, и только когда перед его внутренним взором всплывало лицо Савмака, они начинали напоминать осиный рой, ищущий выход из западни.
Варвар и впрямь оказался скифским царевичем. Перисад приблизил его к трону, и теперь бывший лохаг гиппотоксотов бывает почти на всех царских приемах и пирах. Камасария Филотекна однажды воспротивилась этому кощунству (с ее точки зрения), но с некоторых пор внука будто подменили: даже не дослушав царицу, он дерзко расхохотался и посоветовал бабке проветрить и вытрясти ковры, ибо в них уже завелась моль. Ошарашенная таким ответом вдовствующая царица закрылась в своих покоях и не принимала даже евнуха Амфитиона, и он днем неприкаянно слонялся по темным закуткам дворца, а по вечерам, в полном одиночестве, напивался допьяна.
И все же особенно неприятной неожиданностью для Гаттиона и дворцовой знати оказалось появление в акрополе знаменитой Ксено. Аристократка по происхождению, богатая, как Крез, и умная, как Афина, красавица-гетера за словом в кошель не лезла. Царь от нее был без ума, и дерзкая прелестница вертела придворными, как хотела. Спирарх подозревал, что и его опала не обошлась без подсказки проклятой блудницы…
Ранним утром следующего дня новый начальник пограничной стражи во главе небольшого отряда наемников-фракийцев выехал из казарм и направился в сторону степи. Мрачное небо сеяло на землю косой дождь, а сильный низовой ветер хлестал по лицам воинов взвихренными дождевыми каплями. Хмурый и задумчивый Гаттион в полном воинском облачении с накинутым на плечи фракийским плащом с капюшоном, сидел на вороном жеребце нахохлившись, как сыч; он так и не поднял глаз от дороги, пока Пантикапей не скрылся за горизонтом. Потому спирарх и не заметил, как из бурлящей морской дали появились паруса купеческого каравана и, вспенивая сине-черную волну, устремились к гавани столицы Боспора.
На пантикапейской пристани волнение: прибыли купцы из Нимфея! Забившиеся в теплые норы безработные до весны грузчики, покинув свои пристанища, оживленно галдели, напирая на агоранома, ведающего складами в гавани, – до хрипа договаривались об оплате за разгрузку. Хотя нежданное появление каравана они и считали даром небес, но, тем не менее, своего упускать не хотели – зима еще впереди, а их кошельки и в лучшие времена не отличались особой упитанностью.
Сбившиеся в тесные кружки пантикапейские купцы, сами прожженные ловкачи и пройдохи, терялись в догадках: что на уме у нимфейцев, рискнувших выйти в море поздней осенью? Тем более, что во главе их каравана был достаточно известный всем хитрец Евтих, своего рода припонтийский Улисс[291]. Некоторые из купцов уже мысленно подсчитывали убытки – теперь, конечно же, цены на их товары упадут, а значит, выход только один: купить оптом все, что привезли нимфейцы, не торгуясь и не скупясь.
В этой толчее и суматохе вряд ли кто из пантикапейцев обратил внимание на двух пассажиров, одетых в небогатые, но добротные одежды; они торопливо спустились по сходням на причал и растворились в толпе. Только один из сикофантов, пожилой неудачник с унылым постным лицом, какое-то время сопровождал их, пытаясь определить по внешнему виду, кто бы это мог быть. Несмотря на достаточно бесформенные плащи, маскирующие фигуры приезжих, старый сикофант сразу определил, что эти двое по меньшей мере опытные воины – легкую, пружинистую походку и хищную настороженность бывалых бойцов, готовую в любой миг взорваться молниеносным разящим выпадом меча, скрыть было трудно. А когда они зашли в самую убогую харчевню с косо прибитой вывеской, настолько загаженной голубиным пометом, что ее название «Хромой пес» читалось с большим трудом, сикофант уныло вздохнул и повернул стопы обратно – судя по всему, это были обычные наемники, коих немало скиталось по этим окраинам Ойкумены в поисках хорошо оплачиваемой службы.
В харчевне царил полумрак. Путешественников встретила настороженная тишина, изредка прерываемая мягкими шлепками дождевых капель, просачивающихся через прохудившуюся крышу. В дальнем конце харчевни, на широкой деревянной скамье, подложив кулаки под голову, спал какой-то горемыка, а рядом с ним растянулся на полу здоровенный волкодав, приветствовавший вошедших низким утробным урчанием.
157 
