4 
погибли в борьбе с сенатской знатью.] воцарившимся среди римлян. Не стоит искать лишних забот и трудностей там, где их пока и в помине нет. Неразумно и небезопасно.
– Гай Гракх… – полное, слегка обрюзгшее лицо посла исказила гримаса ненависти. – Пусть гнев богов упадет на голову этого отступника и смутьяна!
– Гнев богов может запоздать, – с удовлетворением прищурил и без того узкие темные глаза Авл Порций, – наконец ему удалось вывести из себя чересчур самонадеянного Марка Эмилия – реформы Гракха больно ударили по состоятельной семье Скавров, и его приятель ненавидел бывшего трибуна[22], как никого другого. – К счастью, боги наградили человека даром предвосхищать намерения божественных небожителей… Но пока не про то разговор. Где уверенность, что наши действия в конечном итоге принесут желанный результат? У меня ее нет. Впрочем… – Авл Порций правильно истолковал нетерпеливый жест посла. – Возможно, я ошибаюсь. Сенату видней. И мой долг повиноваться его распоряжениям.
Нахмурившийся Скавр повеселел, опять позвал раба и приказал принести вина.
Либурны римского посольства, перестроившись, нацелили свои форштевни в сторону разноцветных значков на копьях гоплитов, пока молча наблюдавших за их маневрами. Позади строя воинов волновалась толпа жителей Синопы, собравшихся не столько поглазеть на римлян, сколько в надежде на дармовое угощение по случаю этого визита, о чем до хрипоты кричали царские глашатаи на городской агоре[23].
ГЛАВА 2
Царь Понта Митридат V Евергет с неизъяснимой тревогой в душе прислушивался к громким крикам своих гоплитов и грохоту обитых медью щитов, по которым они стучали мечами, приветствуя посольство Рима. Он стоял у одного из окон дворца, откуда открывался великолепный вид на гавань Синопы. Либурны римлян уже пришвартовались, и царь видел, как по сходням мерным шагом спускались на причал римские воины – охрана посольства. За их спинами нельзя было разглядеть легата, но Митридат Евергет знал со слов гонца, что это Марк Эмилий Скавр. И от того, что ему было известно об этом надменном римском патриции, невольная дрожь охватила царя – где появляется Скавр, жди войны…
Задумавшись, царь Понта не услышал тихих шагов начальника телохранителей, рослого галла с неимоверно широкими плечами. Только боковым зрением заметив человеческую фигуру в двух шагах от себя, Митридат Евергет повернулся и спросил:
– Что случилось, Арторикс?
– Стратег[24] Дорилай просит принять его.
– Зови, – оживился царь.
Перед предстоящим в скором времени отъездом на остров Крит стратег три дня назад отправился к своей рано овдовевшей сестре в город Амис[25]. После смерти ее мужа Филетайра он стал опекуном сына сестры, Дорилея, живущего вместе с ним в Синопе, которого стратег решил забрать с собой. Сестра хотела попрощаться с мальчиком, и Дорилай должен был привезти ее в столицу.
Стратег Дорилай, коренастый мужчина лет пятидесяти с коротко подстриженной курчавой бородкой и строго очерченным, почти квадратным лицом, словно высеченным из темного мрамора, неожиданно быстрым и легким для его лет шагом подошел к царю и поклонился. Митридат порывисто ступил ему навстречу и обнял – они были дружны с детства. Не говоря ни слова, царь подвел стратега к окну и показал на причал, где в этот момент взревели букцины[26] римских легионеров – легат Марк Эмилий Скавр ступил на землю Понта.
– Мне уже сообщили… – Дорилай задумчиво наблюдал за тяжелой четкой поступью римлян, плотной стеной окружавших носилки с легатом.
Посольство направлялось во дворец, где уже были приготовлены комнаты для Скавра и его свиты. Прием у царя был перенесен на более позднее время, под вечер, чтобы дать легату возможность отдохнуть с дороги, и чтобы вечерняя прохлада остудила стены андрона[27].
– Ничего неожиданного в его прибытии я не вижу, – лицо стратега было непроницаемо спокойным. – Когда-нибудь это должно было случится.
– Что ты имеешь ввиду? – спросил Митридат Евергет, жестом приглашая стратега к столику с богато инкрустированной золотом и полудрагоценными камнями столешницей; на ней стояли кратер[28] с вином и фиалы[29].
– Война с Римом, – просто ответил стратег, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул.
– Страшные слова молвишь, Дорилай… – с горечью вздохнул царь.
4 
