очень нудно 
54 
Эллины научили скифов заготавливать сыр впрок, а царь Скилур даже построил в акрополе небольшую сыродельню с прессом и чанами, где все тяжелые работы выполняли рабы. Кроме иппаки, известной скифам с давних времен, здесь делали из козьего и овечьего молока твердый сыр, который продавали в припонтийских апойкиах[204] эллинов, сыр тертый с добавками ароматных трав, соленые и несоленые сырки с вином и медом… Сыр коптили, сушили, выдерживали в рассолах или закупоривали вместе с виноградным соком в просмоленные бочки, заливая их крышки воском.
– Мама! Смотри! – возбужденный Савмак выхватил из ножен подаренный акинак и принялся фехтовать с воображаемым противником.
– Откуда он у тебя? – устало спросила Сария, отгоняя веткой больших зеленых мух, роившихся над сохнущим сыром.
– Подарил купец из Пантикапея. Мама, теперь я настоящий воин!
– Этот купец – добрый человек. Пусть хранит его Великая Табити[205].
– Меня возьмут в отряд Зальмоксиса и мы пойдем в поход, – вслух мечтал Савмак. – Я привезу тебе в подарок красивые ткани и украшения… и новые сандалии, расшитые золотом.
– Воину нужен хороший боевой конь, сынок. На той старой кляче, которую дал тебе царский конюший, только воду возить.
– Конь… – мальчик нахмурился, вложил акинак в ножны, сел на пустую бочку и понурил голову.
Сария, коротко вздохнув, подошла к сыну, обняла его за плечи. Было ей чуть больше тридцати, но тяжелая работа на сыроварне и рваный багровый рубец на месте левого глаза превратили некогда стройную красавицу с осиной талией в худую, плоскую, как доска, старуху с морщинистым, желтым лицом и уродливыми распухшими руками в язвах от рассола.
– Потерпи… – шепнула она ему на ухо. – Ты родился весной, в полнолуние. А это значит, что ждут тебя впереди деяния великие, славные… – неожиданно в ее голосе зазвучала печаль.
– Мне бы только коня… – Савмак, казалось, не расслышал слов матери.
– Ах, глупый, глупый… – Сария присела рядом и крепко прижала сына к себе. – Ты один у меня, сынок. Единственный. Ты моя любовь, надежда, моя жизнь. Если Папай[206] заберет тебя в свои златокованные чертоги, моя душа истлеет, кровь превратится в песок. Прошу тебя, не спеши на поле брани. Успеешь. Мне не нужна твоя воинская добыча. Мне нужен ты…
«Конь, мне необходим боевой конь… – думал тем временем Савмак, сжимая рукоятку акинака. – О, Гойтосир[207], повелитель стрел, помоги! Я так хочу, чтобы меня приняли в дружину Зальмоксиса…»
Эрот просидел в харчевне почти до вечера. Компанию ему составлял хозяин харчевни Мастарион, рослый сорокалетний мужчина с низким скошенным лбом, заросший почти до глаз густой неухоженной бородой. На левой руке Мастариона не хватало двух пальцев, широко расставленные глаза косили, из-за чего нельзя было понять, куда он смотрит.
– …Нет, нет, плачу я! – упорствовал Эрот, делая вид, что хочет распустить завязки своего кошелька.
– Зачем обижаешь меня? Ты мой гость… – изображал себя оскорбленным Мастарион, пытаясь на глаз определить сколько монет может быть в кошельке приятеля и какого они достоинства.
– Ну, если ты настаиваешь… – с невинным простодушием отвечал ему Эрот и в который раз привязывал кошелек к поясу.
Конечно же, Мастарион и не догадывался, что в этом кошельке дребезжали только медные оболы; серебряные монеты, плата за вчерашнее выступление перед молодой скифской знатью, друзьями Палака, лежали за пазухой Эрота…
– Подскифь[208]! – пододвигал рапсод к хозяину харчевни свой фиал, показывавший дно с обескураживающей Мастариона скоростью.
Мастарион с вожделением вздыхал, поглядывая на кошелек Эрота, и наливал из кратера неразбавленное вино серебряным киафом, невесть каким образом оказавшимся в этих убогих саманных стенах, один вид которых навевал грустные мысли.
Они сидели в задней комнате, крохотной, как мышеловка, отделенной от обеденного зала перегородкой из вязок камыша. Впрочем, то помещение, где располагались клиен-ты Мастариона, залом назвать было трудно – глинобитный пол, посыпанный грязным песком, стены из поточенного мышами самана с кое-где сохранившейся побелкой неизвестно какой давности, потолок из неокоренных жердей, лохматившихся черной от копоти корой. Подслеповатые окна были затянуты вычиненными до полупрозрачности бычьими пузырями, а сколоченная на скорую руку дверь болталась на ременных петлях.
54 
