79 
Стояла почти совершенная темнота, по бокам смутно маячили силуэты, а перед ним возвышалась словно бы стена, над гребнем которой приплясывали колышущиеся пятна света. Бестужев попробовал пошевелить руками — но их стиснули ещё сильнее. Он уже пришёл в себя настолько, чтобы попытаться сообразить, где находится. Тесное помещение, тряска, специфический запах, огни, равномерное урчание некоего механизма…
Он просто-напросто сидел в автомобиле с поднятым верхом, и, судя по окружающему, прошло не так уж много времени с тех пор, как его ударили по голове в собственной квартире, — рассвет ещё не наступил, хотя близился.
Его конвоиров мотало и трясло на сиденье, а вместе с ними и Бестужева — судя по всему, авто неслось со значительной скоростью, не менее верст пятидесяти в час. Глаза понемногу привыкли к темноте, и Бестужев разглядел справа сплошную стену деревьев, а слева тянулось нечто, напоминавшее чащобу, каких в окрестностях Вены немало до сих пор. Насколько можно судить по первым впечатлениям, автомобиль нёсся где-то в лесу. Впереди, перед глазами, была, разумеется, не стена, а сиденье, над которым возвышались головы двух человек. Один из них повернулся назад и полным иронии тоном осведомился:
— Не подскажете ли, молодчик, с каких это пор племянники английских лордов носят имя Краузе и расхаживают с российскими паспортами? Мне всегда казалось, что их должны звать как-то иначе да и подданство у них должно быть британское…
Бестужев моментально узнал голос Гравашоля. Страха не было — даже если не принимать в расчёт войну, он попадал в переделки и почище. Некогда было бояться, он думал о другом…
Это неправильно. Такого просто не могло быть. Он руку мог дать на отсечение — да что там руку, голову! — что вплоть до сегодняшнего утра он, возвращаясь к себе на квартиру, не обнаруживал никакой слежки. Вообще никакой. Чьей бы то ни было. Даже если допустить абсурднейшую мысль, что Гравашоль действует в трогательном единении с графом Тарловски, это не разрешит загадки: австрийцы тоже до сих пор не обнаружили его убежища. О нём знали только свои, те, с кем он сюда прибыл, — но невозможно подозревать кого бы то ни было из них в сообщничестве с французскими анархистами. По совести, единственным слабым звеном в их компании был профессор Бахметов — он, как нынче в моде, симпатизировал либералам, о чём Охранному отделению доподлинно известно. Но, во-первых, всё же либералам, а не революционерам, а во-вторых, Бахметов, всё это время пребывавший словно бы наособицу, в стороне, был единственным, кто не знал бестужевской квартиры.
Так что этого просто не могло быть — и тем не менее он трясся на заднем сиденье мощного автомобиля в компании людей, с которыми предпочёл бы не встречаться никогда в жизни, несомненно, обезоруженный — и никто из его сподвижников, понятно, не мог знать, что с ним произошло…
Голова почти не болела, разве что в затылке ещё ныло и покалывало. Нужно было немедленно овладеть собой — окружавшие его сейчас люди обычно переступали через трупы, как через бревна… Что им нужно, тайны не составляет: местонахождение Штепанека, конечно, что же ещё? Следует моментально выстроить подходящую линию поведения, надеть некую маску, достаточно убедительную, чтобы продержаться какое-то время, а потом попытаться поискать шанс — не связали же его, в конце-то концов, шанса не бывает только у мёртвых, а у живого шанс всегда сыщется, нужно только не проморгать…
— Ну, что молчите, племянничек? — рассмеялся Гравашоль.
— Вы когда-нибудь слышали про усыновления? — ответил Бестужев спокойно. — Ну вот, я всего-навсего — усыновленный племянник. Бывает в жизни и такое.
Гравашоль искренне расхохотался в полный голос:
— Как истый француз, отдаю должное вашему остроумию… и самообладанию, дружище. Должны прекрасно понимать, что мы вас везем не на вечеринку с шансонетками…
— А если я начну умолять и причитать, вы меня отпустите? — огрызнулся Бестужев.
— Конечно же нет, — рассудительно сказал Гравашоль. — Вижу, вы не из пугливых. Это хорошо. Может, вы ещё и здравомыслящий? Это было бы и вовсе прекрасно…
— Предположим, — сказал Бестужев.
Автомобиль замедлил ход, его несколько раз встряхнуло так, что Бестужев замолчал, чтобы ненароком не прикусить язык. Гравашоль тоже умолк — наверняка по той же самой причине. Темнота за окном приобретала светло-серый оттенок, что свидетельствовало о близости рассвета, деревья росли теперь значительно реже, зато дорога стала гораздо более ухабистой. В конце концов, пару раз форменным образом подпрыгнув, автомобиль остановился, и мотор умолк. Сидевший справа от Бестужева отпустил его руку, распахнул дверцу и моментально выскочил, в его руке тускло блеснуло оружие.
79 
