Глава четвертая

Лицедеи и визитер

Света шествовала по коридору совершенно непринужденно, что-то мурлыкая под нос, а Мазур тащился за ней, чувствуя себя прямо-таки совращаемой гимназисткой, обманом завлеченной в гнездо порока. Хорошо еще, идти пришлось недолго, и потому он не успел окончательно пасть духом.

Времени она терять не стала — едва заперли двери, Света энергично кинулась ему на шею, громко сообщая, как она рада, что удалось, наконец, избавиться от шефа-неврастеника, а потому не стоит терять драгоценного времени. Мазур еще успел подумать, что чертова девка, вне всяких сомнений, поставила его поближе к одному из выявленных микрофонов. И грустно покорился судьбе. Платье на ней он принялся расстегивать так неловко, словно впервые в жизни разоблачал женщину, — и у него осталось стойкое убеждение, что Света хохочет не по роли, а вполне искренне. Как-никак была не в пример пьянее — он-то пропустил всего пару рюмок.

Кое-как разоблачил и отнес на постель, ощущения были самые мерзопакостные. В жизни такого не случалось — рядом с ним лежала обнаженная девушка, надо признать, очаровательная, ласкавшаяся к нему так естественно, словно ни о чем и не подозревала, но где-то в отдалении безостановочно крутились катушки с пленкой, а возможно, и в данный конкретный момент кто-то слышал каждый вздох и шевеление, похихикивал и облизывался, увеличив громкость… Он подумал, что никогда не сможет читать шпионские романы, к которым прежде отнюдь не питал неприязни. Эта мысль улетучилась под приливом самого натурального панического страха — показалось, что ничего у него не получится, но игру все равно следует довести до логического конца, придется и з о б р а ж а т ь, а это еще похуже, чем помнить о слухаче, опозориться перед девчонкой…

Неизвестно, то ли она что-то такое просекла, то ли просто действовала сообразно своим привычкам — сноровисто помогла ему освободиться от последних одежек, мазнула губами по шее и груди, удобно примостилась, щекоча ему живот рассыпавшимися волосами, и уж от боязни-то опозориться Мазур оказался избавлен. Зато приобрел новый комплекс — стало казаться, что откуда-то из угла на них пялится глазок телекамеры.

И сдался, преисполнившись вялого безразличия ко всему на свете. Если приказ делает тебя Штирлицем — будь им… Благо дальше все пошло по накатанной, с переплетением тел, стонами и вздохами, взявшей свое природой, подстрекнувшей получать удовольствие даже сейчас, под прицелом современной техники.

Передохнули, лениво глядя друг на друга, перекурили — и вновь слияние тел, до полного опустошения.

Потом, никуда не денешься, пришлось говорить — то есть снова лицедействовать, разыгрывая урезанной труппой ту же пьесу, имевшую целью дальнейшую дезинформацию неведомого противника. Интимный разговор в неостывшей постели — вещь убедительная. Первую скрипку, конечно, вела Света, но и Мазуру пришлось сыграть свою партию. Слушатель должен был лишний раз убедиться, что Света — шлюха, подводник Микушевич — кобель без особых претензий, не блещущий интеллектом, очкастый доцент Проценко — спившийся неудачник, засунутый в эту командировку по принципу «На тебе, боже, что нам негоже», а флотский офицер Шишкодремов — штабная сытая крыска, отправившаяся не столько оказывать содействие, сколько поразвлечься на природе, елико возможно. И, естественно, всей пятерке глубоко плевать на здешние загадки и трагедии. Одной Свете полагалось бы, как сотруднице желтой прессы, проявить какую-то заинтересованность, но она поведала сердечному другу Микушевичу, что не надеется отыскать во всем этом хотя бы крохотную сенсацию, ибо читатель сыт по горло и более звонкими разоблачениями, в том числе и компроматом на военных, к тому же компромат в сегодняшней России нисколечко не работает…

  20