очень нудно 
70 
– Мне нужно подумать.
– Конечно, я понимаю.
Следователь впился в его лицо серыми холодными глазами. Наверное, он пытался разглядеть следы слома. Он, конечно, надеется, что допрашиваемый сейчас соберётся с духом, поймёт, что прочно загнан в угол и под тяжестью неопровержимых улик сознаётся в душегубстве.
Пётр прикрыл глаза, чтобы остаться наедине со своими мыслями.
«Я могу рассказать честно, во всех подробностях вчерашнюю историю, назвать адрес больницы, упомянуть все услышанные клички. Это объяснит, откуда в машине кровь и откуда у меня перстень. Мне, разумеется, не поверят, но, возможно, начнут проверять. Что из этого получится? А ничего. Больничный доктор заявит, что в глаза меня не видел, никакого Пугача и Глобуса не знает.
Единственное, что меня может спасти – Глобус, этот козёл, который наверняка и грохнул антиквара. Если менты проникнутся моими рассказами и доводами, если ментам известен Глобус и они, допустим, его возьмут, то, глядишь, чего и найдут у него из краденых вещей. Но…
Но, может, тот же Глобус всего лишь выиграл перстень в карты или отобрал его у ещё более мелкого гопника. Или давно распродал остальные вещи, оставив себе на память только перстень.
И ничего тогда его не свяжет с преступлением на Тухачевского – в отличие от меня, которого связывает целый букет улик. И ещё…
Узнав о задержании подозреваемого по антиквару… – а он, скорее всего, узнает не из прессы, так по своим каналам, – Глобус дотумкает про перстень, вспомнит таксиста и, поспешит избавиться от остальных вещей.
А про Пугача так и вовсе нет смысла говорить.
Да и не захотят менты связываться с авторитетом, когда у них уже есть убийца. На руках у следствия уже готовое для суда дела. Охота им его разваливать? Ясно, нет.
С другой стороны: что получится? Получится, я сдал Пугача, видимо, весьма влиятельного человека в том мире, и одного из его подручных. И это мне аукнется уже в камере СИЗО, а её мне, чего уж там тешить себя иллюзиями, всяко не избежать. Под подписку о невыезде никто меня не выпустит.
Значит, я окажусь между молотом и наковальней, в состоянии войны на два фронта.
Но не признаваться же мне в убийстве, которого не совершал? Не признаваться. Значит, надо найти объяснение каждому из фактов. Итак…
Перстень я нашёл. В салоне своей машины, вернувшись в таксопарк. Обронил кто-то из пассажиров, кого возил за смену. Я подобрал, присвоил, захотел продать, немного разжиться деньгами.
Кровь на заднем сиденье? Да, помнится, вёз пассажира с забинтованной рукой, бинт был весь в крови, вероятно, с него и натекло. Группа крови совпадает, эка невидаль. Чехол? Да, заметил кровь, решил не пугать пассажиров и выкинул его…
Врёшь, бля, ещё поборемся!»
– Вы, конечно, думайте, – напомнил о себе следак. – А чтоб лучше думалось, я вот что вам подскажу. Явку с повинной, конечно, оформлять поздно, но зато вы можете написать чистосердечное признание. Потом на суде искренне раскаятесь в содеянном, упирая на то, что действовали не с заранее обдуманными, а в состоянии аффекта. Сошлётесь на безденежье, на семейные неурядицы. Вы же в армии служили. Может быть, когда-нибудь были ранены или контужены? Это хорошо обыгрывается. Дескать, иногда случаются приступы, мозг словно заволакивает пеленой. И получите по низшей планке. А иначе и пожизненное можно схватить. Вам это надо? Так что давайте сотрудничать, уважаемый Пётр Григорьевич…
…Сознание человека способно на всякие фокусы.
Раньше Пётр с недоверием относился к рассказу своего дядьки про то, как тот в армию уезжал.
А уезжал дядька весьма даже интересным образом.
– Он служил срочную в шестидесятых. Сперва всё шло, как обычно: призвался, дождался на призывном пункте своего покупателя, был посажен вместе с такими же обритыми наголо юнцами в обыкновенный пассажирский поезд. Разумеется, как сели, так и начали прощаться с вольной жизнью.
Дядька до этого не пил и не курил совсем, даже не пробовал никогда, ни капли, ни затяжки. Ну не отставать же от бравых сверстников, надо ж показать, что и ты тоже взрослый. Сначала опустошил поднесённый стакан портвейна, потом – беленькой, потом в дело вступил самогон, под конец дошло до одеколона, который, разбавленный водой, выглядел в стакане как молоко. Дядька храбро выпил и эту отраву. И ещё он таскался в тамбур дымить на равных с будущими защитниками родины. И вот когда дядька и так плохо уже соображал что к чему и где он, собственно, находится, в тамбуре ему предложили анашу. А он даже и не знал, что это такое, дело-то происходило в наивные шестидесятые. Ну и пыхнул дядька во все свои молодые, сильные лёгкие…
70 
