очень нудно 
50 
— Так и от вас, Алексей Иваныч, вряд ли золотых гор стоит дожидаться…
— Это точно, — сказал Кушаков. — Ежели я начну своим людям золотые горы раздавать, разорю канцелярию в момент, а деньги у меня казенные, им расчет нужен… Дело в другом, Михайло. Ладно, набьет, предположим, тебе князь карманы золотом… Только если я на тебя всерьез осерчаю, жить тебе не то что на Москве, а по всей Российской империи будет неуютно. Зайчиком пробегаешь всю оставшуюся жизнь… Соображаешь?
— Соображаю, — сказал Савельев.
— То-то… Выгода твоя — не в княжеском золоте, а в моем к тебе дружеском расположении. Справишься — попадешь в мои люди. Сокровищ от этого не обретешь, титулов не наживешь, однако обитать будешь среди самых неприкосновенных людишек Российской империи. Соображаешь?
— Соображаю, — сказал Савельев. — Но ведь и жалованье будет?
— Конечно, — кивнул Кушаков. — И жалованье, и наградные у меня выдают исправно, как по часам… Ну что, Михайло, договорились? Жутких клятв я с тебя брать не буду. Что клятва? Тьфу, плюнуть и растереть… Я на ум твой надеюсь и житейскую сообразительность — а у тебя и то, и другое имеется…
— Договорились, — сказал Савельев.
— Если обманешь или подведешь — шкуру спущу, — будничным тоном сказал Кушаков. — Вот именно. Прижился тут у меня один умелец, крымский татарин. Что-то он там у себя такое натворил, что пришлось от единоверцев на Русь бежать… Кожу с человека спускает — загляденье. Художник… Так что, друг Михайло, блюди уж верность…
— Постараюсь, — серьезно сказал Савельев.
— Руки у меня давненько чешутся запрятать князиньку вон туда, — он указал на дверь, за которой располагались пыточные. — Да не могу, не могу…
— Это вы-то? — с искренним недоумением спросил Савельев. — А почему?
Кушаков вытаращился на него словно бы оторопело, потом расхохотался:
— Уморишь ты меня, Михайла! Окончательно начинаю верить: кто бы ты ни был, но долгонько прожил вдалеке от России… Ты что, не знаешь, кто твой наниматель?
— Князь Федор Федорыч Барятьев, — сказал Савельев. — Не беден, молод, не женат… Занимается научными опытами.
— Дитятко… — фыркнул Кушаков. — Федька Барятьев — лейб-кампанец. Понял теперь? Ну, слава богу… Лейб-кампанец, мать его через плетень… Триста восемь их на всю Российскую империю, славных витязей, что возвели матушку на престол… ну, сейчас уже на дюжинку поменьше, иные от нечаянной фортуны пили столь люто, что быстренько упокоились. При всей моей силе, Михайлушко, лейб-кампанцы мне не по зубам. Матушка за них, как за родных деток… И даже ежели который по пьяному делу с четырех сторон Летний дворец запалит, подозреваю, Матушка и тут лишь пальчиком погрозит да словесно поругает… Любит она их, спасу нет, — на его лице мелькнула хищная, злая улыбка. — Однако ж есть и тут лазеечка, куда можно при некоторой ловкости протиснуться…
— Это какая?
— Знаешь, чего Матушка боится пуще всего на свете?
— Откуда ж? Давненько в России не был, тут чистая правда.
— Колдовства, — понизив голос, пояснил Кушаков. — Любого колдовства и ведовства, какое только есть. Этакого, я так прикидываю, она и лейб-кампанцу не спустит… В особенности ежели доказательства будут не придуманными, а самыми что ни на есть настоящими, осязаемыми, которые можно в руках подержать… Есть такие, — воскликнул он убежденно. — Есть… И ты мне их, Мишка, добудешь. У тебя-то как раз получится: ты ж при князе состоять будешь не простым лакеем. От лакеев толку мало, им туда, где располагается интересное, доступа нет. А у тебя будет, хотя, может, и не сразу… Научные опыты, ха… Да за такие научные опыты гишпанская инквизиция моментально людишек поленьями обкладывает и поджигает к чертовой матери…
— Он что же, наподобие колдуна? — спросил Савельев.
— Черт знает, Михайла, по каким заграницам тебя носило, и сколь долго, что ты таких вещей не знаешь… Про которые знает вся Москва… Батюшка нашего князя пятнадцать лет был правой рукой генерал-фельдмаршала Брюса… Или ты и про Якова Вилимыча Брюса не слыхивал, заграничная простая душа?
— Да нет, доводилось, — сказал Савельев. — Люди говорили, что колдун… Это даже в Шантарске звучало…
— Вот именно, — сказал Кушаков. — Я за ним многое заприметил еще при государе Петре, но в те поры Алексашка Меньшиков сумел меня так прижать, что едва уцелел… Государыня Анна Иоанновна Брюса ценила и слушать ничего не желала. Так и помер в полном благополучии… или не помер… люди, знаешь, разное говорят, а от Брюса всего ожидать можно… Так вот, что мне точно известно: Брюсовы книги и разные прочие затейки остались у Федора Барятьева, а по его смерти перешли к сыночку. Вот тут тебе и есть «научные опыты»… За которые в заграницах на кострах жгут.
50 
