очень нудно 
52 
– Здорово, командор, – сказал Снерг.
– Привет, – сказал Панарин. – Здравствуй, Алешенька. Дядюшка Мозес, и вы здесь? Что там новенького отколол дядя Вилли?
Он смеялся, расспрашивал о новостях, а глаза оставались серьезными и усталыми.
– Не тяни-ка ты кота за хвост, Тимка, – сказал Снерг. – Каратыгин у вас был, я знаю, и все, что он намеревается делать, я тоже знаю. Как дела? Не темни, здесь все свои.
– Плохо, – сказал Панарин. – Ярош ушел. Уходят наши пилоты. Ты сам понимаешь, я никогда бы не стал плакаться в жилетку, но впечатление такое, что нас может спасти только чудо. У вас не найдется в кармане хотя бы подержанного чуда, дядюшка Мозес?
– Давно последнее отдал, Тим… – сказал дядя Мозес. – Но ты не отчаивайся. Чуда у нас нет, зато имеется парочка небесполезных идей. Я тебя заверяю, что Каратыгину вскоре станет не до нападок на вас, а вам – не до меланхолии. Поверь старому колдуну, и будешь спать спокойно. Вот Стах может подтвердить.
– Подтверждаю, – сказал Снерг. – Не могу я тебе всего объяснить – сами не все понимаем, но чрезвычайно похоже, что заваривается большое и многообещающее дело…
Он говорил и сам верил, что все обстоит именно так, что завтрашний день расставит все точки и принесет новые победы, что все будут счастливы и не станет проигравших.
– Да, а как там наша Марина, Тимка? – спросил он. – Очаровала кого-нибудь, кошка киплинговская?
Взгляд Панарина соскользнул с лица Снерга, как салазки с ледяной горы. Снерг понял, но верить ему не хотелось – судьба порой откалывает жестокие номера, если ко всем Тимкиным невзгодам прибавится еще и это…
– Ну ладно, – сказал Панарин. – Меня тут поторапливают, время расписано. Счастливо, ребята. Ждите как-нибудь в гости.
Голубое сияние заволокло его и растаяло вместе с ним. «Черт…» – прошипел Снерг, прошелся взад-вперед вдоль холодного тусклого стекла погашенной телестены и обернулся к дядюшке Мозесу:
– Дядя Мозес, у вас не найдется снадобья против глупой любви?
– Что это ты такое говоришь, братец? – огорченно всплеснул ручищами дядя Мозес. – Любовь бывает какой угодно, счастливой и несчастной, вялой и горячей, но глупой она быть не может.
– Не знаю, не уверен.
– Марина? – спросила Алена. – А может, рано…
– Ты же его видела, – Снерг ногой отодвинул с дороги стул. – Я ее знаю, чертову куклу, то, что она еще не нашла себя и когда-нибудь ударится о стену, меня не разжалобит. Сердца в золотых ящичках она пока не перестала коллекционировать. Иметь бы, в самом деле, что-нибудь отворотное, чтобы стегнуть наотмашь…
Он осекся под взглядом Алены, по-бабьи жалостливым и сердитым.
– Стах, ну как ты можешь быть таким?
– А что делать? – спросил Снерг, остывая. – Тимке сейчас тяжелее, чем когда-либо, и ко всем прелестям его цейтнота добавилась еще эта кукла, которая считает, что можно утвердить себя в жизни, вешая на пояс покоренные сердца…
– Он же не ребенок, разберется.
– Все мы не ребенки, – сказал Снерг. – Он крепкий парень, но он попал в ситуацию, когда все вокруг зыбко, нет уверенности в будущем, и слаб не ты сам, а дело, которому ты служишь. В такой момент мимолетная иллюзия успеха неважно в чем способна… – он безнадежно махнул рукой. – Я прав, дядя Мозес?
– К сожалению, – сказал дядя Мозес. – Будем надеяться, что он вскоре выйдет из этого штопора, и не только он… Пора мне, ребята. Старому толстому негру нужно торопиться в свою лабораторию, у вас тут уже ночь, а там еще день, эксперимент ждать не может. За угощение спасибо. Стах, ты меня немножко проводишь до станции? Нет, пусть уж один Стах, ты, Аленушка, сегодня на кухне исхлопоталась, и посуду тебе еще убирать…
Он стоял спиной к Алене, и Снерг поймал его многозначительный взгляд.
Когда они вышли из подъезда, Снерг автоматически повернул направо, к ближайшей станции монора, но широченная ладонь задержала его за локоть.
– Да не стоит нам туда, – сказал дядя Мозес. – Я оставил мобиль в квартале отсюда, и лететь мне не к себе в институт, а на Таймыр. У меня там тоже есть лаборатория.
– Впервые слышу, – сказал Снерг.
– И ничего удивительного. Знаешь, кто такой твой старый дядюшка Мозес? Беспардонный он враль, вот он кто, Стах. Завиратъся стал на старости лет. Пойдем-ка вон туда, очень это приятное дело – ночью на воду смотреть. Да и днем приятно, ой как успокаивает…
Они подошли к гранитному парапету набережной. Тихо скользила широкая спокойная вода, на ней подрагивали длинные желтые отражения фонарей. На противоположном берегу светилось пустое здание речного вокзала и за ним скудными созвездиями горели редкие окна темной стены домов. Город спал.
52 
