очень нудно 
48 
Ключарев оглянулся на окно, понизил голос:
— Режьте меня, но этот прохвост снова замыслил нечто… уже самостоятельно. А может, и по приказу хозяев своих… Александр Сергеевич, милый! — воскликнул он истово. — Заберите меня отсюда, спрячьте, авось не разыщут… Как ни храбрись, а стоит вспомнить про вечернюю тьму…
— С превеликим удовольствием, — сказал Пушкин сухо. — Собирайтесь. За вещами, если желаете, мы потом пришлем.
— Да провались они в тартарары! Жалеть об этаком хламе… Главное-то здесь! — Он вновь постучал себя костяшками пальцев по виску. — Дорогого стоит… Не беспокойтесь, я быстренько!
Он вскочил, неуверенными пальцами кое-как завязал галстук, сдернул с дивана сюртук. Не сдержавшись, схватил со стола полный стакан и осушил нервным, размашистым движением.
— Ну, посидим на дорожку? — спросил он, присаживаясь на краешек кресел и тут же вскакивая. — Пойдемте, пожалуй? Собирать нечего и жалеть не о чем…
Пушкин пропустил его на лестницу и вышел следом. Стоявшие у входа австрийские сыщики, успокоившись, повернулись к ним спинами и стали спускаться на несколько ступенек впереди.
— Натянуть им нос, нечисти тонконогой! — сказал Ключарев с нервным смешком. — То-то, узнавши…
Нечто темное, стремительное, чье появление в этом миг было категорически неправильным, мелькнуло меж ними. Получив сильный толчок в плечо, Пушкин отлетел к стене и не упал только благодаря тому, что уперся в нее спиной. Вытянутое в прыжке кошачье тело цвета потемневшей бронзы настигло Ключарева и сомкнуло лапы на его шее.
Отчаянный вопль. Не в силах шевельнуться, Пушкин смотрел, как Ключарев катится вниз по ступенькам, нелепо взмахивая конечностями, как прянула бронзовая кошка на прежнее место и вновь застыла в спокойной позе там, где просидела не одну сотню лет…
И вновь настала совершеннейшая тишина. Стоявшие внизу лестницы сыщики, бледные, как полотно, застыли так, что сами казались деревянными фигурами. Потом тот, что постарше, издал нечленораздельный всхлип и, нелепо вздергивая руки, словно отмахивался от чего-то невидимого и грозного, бросился прочь. Второй остался на месте, но взгляд у него был совершенно бессмысленным.
На подгибавшихся ногах Пушкин спустился ниже. Ключарев лежал, нелепо вывернув шею, уставясь стекленеющими глазами в потолок. Бронзовая кошка восседала на прежнем месте, словно ничего и не произошло.
Глава VIII
НАСЛЕДСТВО КЕСАРЯ РУДОЛЬФА
— Без ложной скромности скажу, я был великолепен, господа! — гремел барон, выделывая тростью разнообразнейшие кунштюки. — Я вломился в кухню, благоухая лучшей гданьской водкой, которой вылил на сюртук не менее штофа, изображая полнейшую пьяную непринужденность, объявил, что ищу презренного итальянского кукольника, с которым намерен посчитаться за его проделки. Кухонная челядь в продолжение моего монолога жалась по углам, а я прихватил подходящий топор, которым они там кололи дрова, взобрался наверх и уж там-то отвел душу! Всех этих чертовых птичек порубал в мелкую щепу, а заодно прошелся по мебели, разнес его столярню так, что за год не приведет в прежнее состояние…
— Он сопротивлялся? — вяло спросил Пушкин.
— Держите карман шире! Этот мошенник смирнехонько сидел в углу, высунуться оттуда боялся, только попискивал, когда я пулял в него чурбанами.
Граф Тарловски сказал кротко:
— Мне представляется, что выбрасывать в закрытые окна столярный инструмент и увесистые деревяшки было все же сверх меры.
— Громить так громить! Пусть запомнит прусского королевского гусара.
— Но именно ваши упражнения в метании разнообразных предметов на улицу и привлекли внимание полиции…
— Ну, тут уж ничего не поделаешь, — решительно заявил барон без тени раскаяния. — Добрый дебош, как сценическое представление, требует определенных правил. Тут уж на улицу вышвырнуть что-нибудь подходящее и неподходящее — дело святое. Как музыка в опере. Во Фрайморене наши гусары, поднатужась, сумели с третьего этажа шарахнуть на мостовую дубовый шкаф чуть ли не в два человеческих роста, а уж с ним управиться было потруднее, чем с чурбаками и прочей мелкой дребеденью… Победителей ведь не судят, господа? Главное, весь его сатанинский птичник я изничтожил напрочь… Ну, а задушевная беседа в полиции обошлась всего-то в восемь дукатов и полчаса отеческих увещеваний о пагубности алкоголя для молодых людей благородного сословия. Я, конечно, во всем покаялся, обещал впредь так не буянить — и отпущен был на свободу… Знаете, так и казалось, будто эти птички шипели и крыльями хлопали, когда я их превращал в щепу… И не говорите, что я неправ!
48 
