20 
А потом переименовывать начинают и города. Компьен теперь – Марат-на-Уазе, Гавр-де-Грас – Гавр-Марат. Даже парижский холм Монмартр отныне – Монмарат.
Справедливости ради следует уточнить, что до переименования городов в честь здравствующих вождей революции тогда так и не додумались (быть может, просто времени не хватило). Упущенное наверстают уже большевики в России…
Террор продолжается. Головы рубят уже, собственно, ни за что. 17 сентября 1793 г. издается новый закон, на сей раз не о «врагах народа» – о «подозрительных». Он так и называется: «Закон о подозрительных». Кто именно подозрительный и чем, решают уже даже не комиссары и прочие должностные лица – любой революционный активист вправе сцапать на улице всякого, кто показался ему подозрительным, приволочь в ближайший трибунал и потребовать казни. Такие требования большей частью удовлетворялись.
Трагикомедия этой резни в том, что «феодалы», то бишь дворяне и представители бывших привилегированных сословий, составляют меньшинство от общего числа казненных. Большая часть окончивших дни на гильотине – это, пользуясь сегодняшними терминами, классический пролетариат. Объясняется это просто: очень быстро многие и многие бедняки поняли, что жить при новой власти стало еще хуже. Люди начали открыто высказывать недовольство. И моментально попадали в «подозрительные». Были еще и такие, кто толпами выходил на улицы с протестом – этих на гильотину не тащили, расстреливали на месте…
Дворяне, между прочим, как раз при деле! Брат короля, герцог Орлеанский, быстренько заделался ярым революционером и довольно долго депутатствовал – но потом его, на всякий случай, все же свели на гильотину…
Другие уцелели. Зверствоваший в Тулоне Баррас – между прочим, бывший маркиз. А гражданин Фуше – бывший аббат. Среди комиссаров и прокуроров, среди депутатов и вождей довольно много было дворян (и титулованных в том числе), священников, одним словом, «благородных»…
Террор уже оборачивался чем-то запредельно жутким. Юношей-дворян раздевали, связывали лицом к лицу с голыми девушками того же сословия и, рубанув саблей по голове, бросали в воду. Это называлось «революционный брак». Бойцы элитного батальона имени Марата начинали день с того, что выпивали стакан крови. Действовала мастерская по изготовлению разной галантереи из кожи казненных. Вандейцы, в свою очередь, набивали в глотку пленным порох и поджигали. Если же к ним в руки попадал чин…
Достаточно, я думаю. Это не страшные сказки. Это было…
А потом в мясорубку террора стало затягивать своих.
Причины, в общем, понятны. У революции было очень много вождей. Робеспьер, Дантон и Марат – не единственные. Еще десятка два, как минимум, вполне заслуживают зачисления в категорию вождей. Генералов революции. А может быть, и больше, как знать…
И все эти вожди были личностями. Крупными, яркими, говоря по-современному, звездами. Естественно у каждого из них на многое была своя точка зрения. На многое они смотрели по-разному. Будь в стране тишь, гладь и божья благодать, разногласия ограничились бы чинными прениями на трибуне, как в более спокойных государствах и заведено…
Но тогдашняя Франция была адом кромешным. Война внешняя и внутренняя. Экономика в развале. Голод и взлетевшие до небес цены. Обозленное население, которое уже во весь голос начало сетовать, что его привели совсем не туда, куда обещали. Заговоры и интриги, сшибка мнений и рецептов спасения, непреходящее ощущение близкого краха.
Вожди просто не могли уже не начать грызни и резни внутри себя. Такие вещи никто не планирует и не предсказывает, но сама логика событий подводит к тому, что иначе просто и нельзя. Хотя бы потому, что тебя могут опередить менее щепетильные коллеги по Конвенту…
И они стали посылать на гильотину друг друга – ради укрепления революции, ради сплочения рядов, ради избежания опасных шатаний в умах… Бывшие друзья и соратники.
Именно тогда родилось то, что впоследствии будет применено в России на знаменитых процессах 37-го, о которых мы еще поговорим подробно. Реальных причин никто не указывает. Нельзя же сказать, что Робеспьер опасается излишнего усиления гражданина Дантона. Нельзя даже сказать правду – о том, что Дантон по уши влип в сомнительные финансовые махинации и сколачивает себе состояние. Такая правда народу не нужна, считает Робеспьер.
20 
