ГЛАВА 28

Шквал

Первый утренний восход Песьей звезды возвестил о разливе Нила. Египет праздновал свой Новый год. С севера потянуло влажной прохладой. Скоро этот слабый ветерок превратится в свирепый северный ураган, который сдует пыль со всего Египта, унесет зной, возродит к жизни долину и оазисы.

Короткий период перед бурей спешили использовать купцы и мореходы. Гавани вновь ожили, караваны судов потянулись в море.

Грузовые парусники финикиян, развозившие иберийский металл по всему Средиземноморью, были известны миру под названием «бронзовых извозчиков». На первом же «извозчике», отчалившем от саисской пристани, Астарт и его друзья покинули Египет — Страну Большого Хапи.

Среди пассажиров — пунийцев, финикиян, египтян — особенно выделялся холеный, пропахший благовониями жрец-карфагенянин. Жрец был высокомерно вежлив со всеми, часто и снисходительно улыбался. Его сопровождало много рабов, перед ним заискивал кормчий судна, бородатый сидонянин с тяжелой серьгой в ухе. За ним всюду следовал по пятам нагловатый, бойкий пуниец в роскошном чиновничьем парике, всем видом своим выражая готовность выполнить любое его желание. Астарту вспомнилось, что видел этого жреца в свите Эшмуна Карфагенского.

Судно было старое, украшенное многочисленными заплатами, как бывалый воин шрамами. Но парус был без единого шва, а в трюмах — ни единой течи, что говорило о высоком классе кормчего, владевшего судном. Правда, мачта состарилась раньше судна, и ее давно нужно было сменить. Но Астарт понимал кормчего: дом с новой трубой — это другой дом, «извозчик» с новой мачтой — это совершенно другой «извозчик». Не лучше ли оставить все, как есть, а чтобы не грянула беда — не скупиться на жертвы богам. Может быть, поэтому возле мачты был намертво укреплен грубый каменный жертвенник? В глубокой его чаше, закопченной, как днище медного казана, были аккуратно сложены кипарисовые поленья и лежал запечатанный сосуд с маслом или нефтью.

При виде жертвенника испытывал смутную тревогу не только Астарт, но и Ларит, и Эред. Ахтой же, сама невозмутимость, будто не догадывался о назначении камня. Астарт хотел ему намекнуть, мол, зная своих хананеев-единоверцев, он мог точно сказать, кого зажарят на жертвеннике в случае необходимости — катастрофы. Но раздумал: Ахтой и без того страдал от морской качки. Правда, хворь его довольно быстро прошла. Он вывернул все из своих внутренностей за борт и, умывшись морской водой, украдкой поплевал вокруг себя что-то бормоча при этом.

«Вот хитрец! — неприятно удивился Астарт, распознав в его ужимках самую настоящую египетскую магию. — Да он же трусит! Не тень ли Ваала хочет отпугнуть своей слюной?»

Он был прав. Ахтой очень надеялся на магическую силу своей слюны, чтобы оградить себя от свирепого бога хананеев. Жертвенник не давал ему покоя.

В первый же день плавания жрец пустился в путешествие по кораблю и натолкнулся на Ларит, кормящую грудью ребенка.

— О небо! Да это сама Исида с младенцем Гором! Женщина, не ты ли танцевала на празднике в честь Эшмуна Карфагенского?

И еще он сказал что-то смешное — Ларит улыбнулась.

— Бог дал бобы, когда выпали зубы? — язвительно произнес Астарт, сидя неподалеку в тени паруса.

Жрец снисходительно посмотрел на него.

— Важно не то, что бог дал, а важно, что он вообще дает, — назидательным тоном проговорил он.

— Что-то ты слишком накрутил, уважаемый, — сказал Ахтой, подходя ближе, — в спорах мудрецов такой прием называется «ослепить ноздрю».

— О! Я слышу слова образованного человека! — воскликнул карфагенянин.

Углубившись в спор о приемах пустословия, оба забрались под тент на корме и забыли обо всем на свете.

Астарт вглядывался в даль. В глазах рябило от солнечных бликов. Безмятежно плескались волны. На сердце — гнетущая смутная тоска. Ларит задумчиво сидела у мачты, прижавшись щекой к спящему ребенку. Ее мысли были далеко. Ею вновь завладела богиня, принуждая ночи напролет молиться в слезах.

  47