41 
— Порфильев! — воскликнул удивленно Кондратьев. — Петре… откуда ты? С того света?
Да, это был Порфильев, о котором более двух месяцев назад мы передали, что он погиб вместе с Мартыном, Юрием и Касьяненко, наткнувшись на засаду.
На приветствие Порфильева ответили сухо. Это заметил он — отошел к костру и молча опустился на землю, подперев голову такими же высохшими, желтыми, как и лицо, руками.
Проходил день, а к Петру хоть и подходили, но говорили мало, не так, как прежде. Даже Агеев и тот держался с ним осторожно.
— Да, Алексей, лучше во сто крат было покончить с собой, — сказал ему Порфильев. — Но я истратил всю силу, чтобы уничтожить бумажки с разведывательными данными… Был без памяти, когда меня захватили. А теперь мне вы не верите. Как же жить мне дальше? Пойду к командиру, — тяжело вздохнул Порфильев.
И он пошел.
Капустин был в палатке.
— Можно, товарищ командир? — спросил Порфильев.
— Заходи, Петро, присядь! — ответил Капустин. — Как же это у тебя вышло, как в романе? Партизан и вдруг возвратился живым из гестапо?
— Так вот случилось. И такое бывает в жизни. Я жалею, что жив остался. Недоверие мне тяжелее всех ран, всех издевательств, какие пережил я в виндавской тюрьме.
Порфильев умолк и посмотрел на Капустина. Но тот словно не замечал его взгляда.
— Что ж, поживи у нас, — сказал, наконец, Капустин. — Не гоним.
— И за то спасибо, — поблагодарил Пор-фильев уходя.
«Поживи у нас!» — как это странно звучало для него!
«Значит, я чужой». — Ночью Порфильев плакал. То была самая мучительная ночь в его жизни.
…Он опомнился в Виндаее в тюремном госпитале. А через два дня его поволокли на допрос.
— Парашютист? — спросил гестаповец, показывая на автомат, взятый при Порфильеве.
— Что вы говорите? — переспросил Порфильев по-латышски, кося глаза и приставляя к уху ладонь.
— Глухой, что ли? — повысил тон допрашивающий. — Парашютист, спрашиваю? — заорал он и уставился глазами на лежавшего на носилках узника.
— Нет, что вы! Купил автомат в Латгалии. Перебрался в Курляндию от фронта и жил в лесу с теми тремя, которых ваши убили. На козок охотились. А парашют?.. Бог с ним!
Он не договорил и снова потерял сознание.
— Отнесите, — процедил сквозь зубы допрашивавший его гестаповец.
Прошел день, три, неделя. Снова допросы, снова тот же ответ. Обозленные гестаповцы избивали его, мучили. Он твердо продолжал стоять на своем.
Тюремное начальство и гестапо решило, что глуховатый старик-латыш помешан, что он не опасен.
Ему было разрешено участвовать в подвозке дров в тюрьму.
Вечерело. Машина шла возле леса по дороге Кулдыга — Вентспилс. Вдруг из кузова через задний борт мелькнул человек, грохнулся на снег, перевернулся и, вскочив, бросился к лесу.
Раздались выстрелы…
Беглец пополз. Вновь поднялся и побежал.
Он ушел.
Всю ночь и день Порфильев шел на юг вдоль шоссе.
С трудом выпутался из немецких учебных полигонов. На вторые сутки, уставший и голодный, он зашел на хутор под Пелчи, попросил хлеба.
Хозяин недружелюбно отнесся к пришедшему, но все же дал хлеба. Порфильев ел и все время поглядывал на дверь, в которой, казалось, вот-вот появится сынишка хозяина, посланный куда-то отцом.
Так и случилось. Явился мальчуган, а с ним взрослый с винтовкой.
— Твои документы! Я — полиция! — отрекомендовался тот.
— Пожалуйста. Сейчас, — ответил спокойно Порфильев, шаря в кармане.
— Сейчас.
Вдруг он, быстро взметнув руки, ударил полицейского в подбородок; тот не успел опомниться, как из рук его Порфильев выдернул винтовку, прыгнул к двери и щелкнул затвором.
— Руки вверх! — крикнул он. Ошеломленные тем, что произошло, полицейский и хозяин подняли руки.
Порфильев ушел. Он долго блуждал в лесу, голодный, не имея возможности согреться. Наконец, он добрался к дому Казимира Малого. Там Порфильева приютили на чердаке до прихода сына…
— Неужели и ты, Алексей, и ты, Виктор, не верите мне? — спросил Порфильев, рассказав мне и Агееву о том, что с ним было. — Вы представляете, как можно жить человеку, когда он ни в чем не виноват и когда ему не верят товарищи? Неужели я должен жалеть о том, что остался жив?
— Успокойся, Петро, — взволнованный рассказом Порфильева, сказал Агеев. — Все обойдется, дай только срок. То, что произошло с тобой, — это небывалый случай.
41 
