37 
— Вы советские… Но как вы оказались здесь? На соседнем хуторе гитлеровцы… С пулеметом. Днем еще приехали…
— Знаем об этом, — сказал Тарас.
— Я-то их, чертей, не боюсь, — продолжал крестьянин, выбив трубку. — Даже если они и узнают, что вы были у меня… Но все-таки — странно. Садитесь!
— Вы хорошо говорите по-русски, — заметил я.
— Я служил в русской армии, в гренадерском полку. В прошлую войну с немцами воевал.
— Вот как…
— Как вы только живете в лесу в такие морозы? — проговорила одна из женщин. На глазах у нее блестели слезы.
— Живем… Прогоним фашистов из Курземе, тогда отогреемся, — усмехаясь, ответил Тарас.
— Трудно… Говорят, только у нас они и остались.
Она помолчала, словно припоминая что-то. Несколько слезинок скатилось по ее изрезанным морщинами щекам. И вдруг, встрепенувшись, она улыбнулась.
— Да что же я стою. Ведь вы кушать хотите. А у меня путра готова.
Она засуетилась около плиты, хозяин принес хлеб.
— Кушайте, — сказала хозяйка, ставя на стол миску горячей путры. — И у нас-то на хуторах все подобрали разбойники. Когда им погибель придет!
— Будет час, придет, скоро разгромим фашистов! — ответил Тарас, прихлебывая из миски. — Сейчас Советская Армия наступает, где важнее, — в Германии.
Коржан, разговаривавший с другой женщиной, громко рассмеялся. — Чему ты? — спросил я.
— Гражданка спрашивает, надо ли бояться большевиков? Напугали их фашисты. А я вот большевик, — добавил он. — Разве честным людям надо меня бояться?
— Когда мы свергли буржуазию, большевики земли мне добавили, — сказал хозяин, набивая свою трубку. — Было у меня три, а стало десять десятин. Соседу — он старый и бедный человек — книжечку дали, чтобы мог он деньги получать не работая.
— Это пенсия. В Советском Союзе все старики получают помощь, — сказал я.
— Я знаю, — ответил крестьянин. — Пришли немцы — землю у меня урезали, а соседу, если бы не моя помощь, хоть в гроб ложись. При Советской власти я так работал, что моя фамилия в волости на почетную доску была занесена. Едешь с женой и самому приятно, как там выведено: что я взялся посеять столько-то и все выполнил и сдал полностью государству.
— Вот пошел хвастать, — перебила хозяйка.
— Молчи, Айна. Не мешай говорить. Я еще фашиста прихлопну. Пусть только снег спадет или русские наступление начнут.
— О, господи! — вскрикнула жена. — Куда тебе, старый! Ты же воды не принесешь, не отдохнув пять раз.
— Помолчи, говорю! Не мешайся в наши солдатские дела.
Когда мы уходили, хозяйка подала нам две булки хлеба. Крестьянин сообщил, что он в прошлую войну был награжден «Георгием».
— Вы — большевики, а большевики, как я уже приметил, никогда не падают духом. Тяжело было России в сорок первом году, а Сталин не ушел из Москвы, даже парад принял. Большевистская партия спасла Россию от такой страшной силы, как гитлеровская армия.
— А вы, оказывается, в политике разбираетесь! — заметил Тарас.
— Как же, — улыбнулся старик. — Я Москву по радио слушаю. — У меня и портреты есть Ленина и Сталина. Берегу…
Снова в пути. Проходят часы, долгие, томительные, с кашлем в шапку, со взведенными автоматами.
— Володя!
— А?
— Что бы ты сейчас хотел?
— Я бы хотел, — выразил желание Коржан, — в бане помыться, а после проспать на койке, в тепле.
— Много ты хочешь, друг, — возразил я.
— А я бы хотел, чтобы поскорее быть в лесу, разжечь костер и уснуть возле него, — сказал Кондратьев.
— Вот это реальное желание, Володя. Этого и я хочу, — согласился я.
— Наверное, весь отряд об этом думает… — но Кондратьев не договорил. Впереди послышался оклик:
— Стой!
Молчание.
— Кто идет?
— Я… я… — слышится женский испуганный голос. — Беженка я.
Подходим. На дороге стоят женщина и мальчик. У нее худое, измученное лицо; рваное легкое пальто плохо защищает от холода, на ногах деревянные башмаки. В оборванной одежде и мальчик.
— Не бойся, мать, мы партизаны.
— А… А я Васильевна, Евдокия Васильевна. Из Орловской области пригнали немцы, а деревню сожгли. Ноги с голоду пухнут. С Федей я убежала из лагеря, из-под Виндавы. Все одно помирать, так уж хоть не за проволокой…
— А я Федя Максимов, — сказал мальчик.
— А отец твой где, Федя? — наклонился к нему Агеев.
— Отец? Отец на русской стороне, в Советской Армии. Мама не дождалась его… Умерла… А я ушел с бабушкой.
37 
