26 
Где же Игуменья? Неспроста, неспроста она исчезла. Почему ничего не сказала ему, не дала никакого знака? Последний раз он видел ее стоящей под навесом с мальчишкой на руках. В дом она не заходила. Какого хрена, надо было подойти к ней.
Солнце опять выпало из облаков, ослепив его, опять спряталось, потянула прохлада, закричал где-то козодой, утомился, смолк, снова закричал, а Дьякон все стоял за амбаром. Что-то он много стал думать, Дьякон. В этой жизни думать не всегда полезно.
— Дьякон! — крикнул со двора шамкающий голос Котиса, должно быть, опять насовавшего в рот всякого съестного дерьма. — Где ты? Дамы приглашают, — он фыркнул, задохнулся и начал кашлять.
Дьякон вышел из-за амбара.
В доме опять был полумрак, но не красновато-торжественный, как прежде, а сиреневый с голубым — что-то двусмысленное, как письмо ловеласа племяннице. Стол уже убрали, ряд стульев стоял вдоль стен. Братья и несколько приближенных прохаживались по комнате, куря, смеясь и балагуря. Женщин не было, и главное, как тотчас понял Дьякон, происходило в соседнем помещении, отгороженном малиновой бархатной портьерой.
Это была привилегия и долг верхушки: потрясение, праздник, выбор судьбы. Два года назад, когда Дьякон участвовал впервые, все происходило не так. Они, окрыленные, заранее взвинченные, готовились неделю, событие же это ни с чем другим не совмещалось, специально для него и был от череды всегдашних забот отрезан целый вечер. Сумрачный Мара припас широкий ремень — перетянуться, чтобы поупражняться как можно дольше. Ерофей съел кусище масла, чтобы не развезло, и опрокинул поллитра водки — все с той же целью продлить несравненную физкультуру.
Их привез сам Магистр, и тотчас по прибытии каждому была вручена желтая мантия, которую полагалось надеть на голое тело. В боковой комнате поставили буфет, под ноги им упали ковровые дорожки, и полудетская душа Дьякона — как давно это было, целая вечность! — задрожала.
Ему, новичку, разрешили — восторг преданности, сознание ответственности — идти первым. Дверь за ним закрылась, он оказался в абсолютной, погребной темноте. Темнота дышала, струилась, плавилась, он же, не зная даже, в какую сторону двигаться, горячечно думал только об одном. Его не волновало, как справиться со своим ближайшим делом — мантия спереди уверенно оттопыривалась на приятные шестнадцать сантиметров («Обычно у мужчин десять—пятнадцать», — сказали ему). Но как потом выйти отсюда? Его никто не проинформировал. Он только знал, что нельзя обратно, через ту же дверь.
Он сделал шаг вперед. Крашеная гладкая доска прохладой ответила ему. Кто-то в углу справа шевельнулся, вздохнул. Он шагнул туда, палец ноги проехал по чьему-то суставу, кажется, коленному. Голова разбухла, бешеный насосик частил с левой стороны шеи. Колено сдвинулось и осторожно прижалось к его лодыжке. Она ждет, она хочет, она рада, что он пришел! Дьякона точно сунули в печь. Он, чувствуя в ушах упругий звон, наклонился, но, как оказалось, не в ту сторону, рука нащупала сухожилия стопы и мягкие ложбинки меж них. «Только три раза, — сказал он внутри себя, помня наказ. — Три!» Пальцы его осторожно двинулись вверх, другая рука уже искала рядом еще одну, необходимую ветвь: кусочек ложа, еще, вот! Страстное восхождение по этим сказочным утесам: все мягче, круглее, теплее, головокружительней. Вдруг почти бесплотный, но ошеломительный удар — через травянистый бугорок пальцы провалились в вулканическую огненную впадину. Дьякон выпрямился, сдирая с себя мантию.
Только три раза! Но, кажется, он ошибся — отнюдь не в меньшую сторону. Да и мудрено ли. Где ты, характер и воля?! Дьякон с усилием выдрал себя из сладчайших тисков. Какого хрена! Теперь куда? Та, что была под ним, еще держала его за плечи, искушение вернуться казалось каменным, чугунным, свинцовым. Тиски — он помнил всем телом — пульсировали, свивались, перекатывались. Ой понимал, это редкий дар и бесценная награда для мужчины.
Чей-то голубой — так ему блеснуло — смех прошелестел слева. Он поднялся, перебираясь туда. Теперь это были две стройные прохладные березы, крепкий живот, сильные плечи спортсменки. Он не только удержался в установленных пределах, но третью, почти медлительную прогулку выполнил не полностью, вернувшись с середины аллеи.
Какие контрасты, какие падения! Широкое плавание меж могучих берегов, страшная каменная теснина, теплый дождь мшистым мягким утром, стремительное маслянистое скольжение с заснеженного пригорка, жесткий неподатливый туннель, земляная норка, сонный омут.
26 
