очень нудно 
107 
– Трап! – крикнул Эмиль, яростно жестикулируя. – Трап спустите, что вы стоите?
Эта реплика вызвала новый взрыв оживленных пересудов на непонятных языках, обстрел видеокамерами, но ничего, похожего на трап, так и не появилось.
– Хелп, плиз! – в приливе изобретательности вспомнила кое-что Ника. – Гив ми э трап, плиз!
(Так уж получилось, что знанием хотя бы одного иностранного языка никто из троицы не был отягощен – знали-помнили с десяток ходовых фраз, и только. В капиталистических заграницах давно уже лучшим толмачом служил толстый бумажник с баксами или престижная кредитная карточка, а это-то у них под рукой в заграничных вояжах всегда имелось…)
На палубе что-то изменилось – ага, в толпе, деликатно отстраняя за локотки валютных туристов, появились плечистые мальчики в знакомой униформе здешней секьюрити: светло-синие костюмы, полосатые галстуки, нагрудные карманы пиджаков украшены гербом Шантарска на фоне золотого якоря и соответствующим английским словечком. Один перегнулся к плоту – вроде бы уже виденная однажды толстощекая физиономия, аккуратная прическа и невероятно злые глаза:
– Вы что, бичева, охренели? Греби отсюда!
У Вадима медленно сползла с лица блаженная улыбка. Он вспомнил, сопоставил, поставил себя на их место – и ужаснулся. Представил, как все трое выглядят со стороны. Справедливость в отношении обряженного в лохмотья незадачливого твеновского принца была восстановлена лишь в последней главе, а до того пришлось пережить массу неприятностей, когда сама жизнь висела на волоске…
– Греби отсюда, говорю! Куда вас, к черту, несет?
– Позови капитана! – крикнул Эмиль. – Кому говорю?
Вадим лихорадочно пытался вспомнить имя-отчество капитана «Достоевского», кого-то из помощников – уж тогда-то могли и призадуматься сытые широкоплечие мальчики! – но, как ни старался, в голову ничего не приходило. Кто помнит, как зовут очередную о б с л у г у? На борту еще держишь в памяти, но вот сойдя на берег…
– Сейчас! – расплылся в улыбке охранник. – И капитана тебе, и фельдмаршала… Разуй глаза, деревня! Не продаем мы водки, а ту, что есть, тебе в жизнь не купить, откуда у тебя такие бабки… Отвали от борта, морды бичевские! Спецсредства применю! У нас тут иностранцы…
– Я генеральный директор!.. – крикнул Вадим.
Его оборвал хохот в четыре сытых глотки:
– А я – Ельцин! Вон и Чубайс топчется! Сейчас и Клинтона приведем!
– Говорю вам, мы – шантарские бизнесмены… Позовите капитана!
Воровато оглянувшись на расступившихся иностранцев, все еще весело лопотавших нечто совершенно непонятное, верзила громко прошипел:
– Ты что ж это, по-человечески не понимаешь, деревня обдристанная? Ну, смотри…
Он выхватил из-под полы безукоризненного пиджака огромный «айсберг» и взвел курок, предупредил с гнусной ухмылочкой:
– У меня тут резинки… Уши отстрелю, дярёвня! Греби от борта!
Его сосед тоже вынул пистолет и прицелился. Иностранцы щебетали, ничего абсолютно не соображая в происходящем, оба мордоворота оскалились так, что было ясно: вот-вот выстрелят, и ничего они не желают слушать, заранее вынеся вердикт… У Вадима от невероятной обиды едва слезы не брызнули из глаз, он растерянно смотрел на палубу, но там так и не появилось никого из команды.
Эмиль уже отталкивался шестом от белоснежного борта, а охранник озлобленно комментировал:
– Легче, легче, бичара, краску не поцарапай, а то шарахну напоследок промеж глаз…
Рядом с ним появились два матроса, без всяких вопросов стали отпихивать плот длиннющими баграми. Его помаленьку сносило по течению, к корме. Там забурлила вода, теплоход осторожненько набирал скорость.
– Греби! – заорал Эмиль. – Под винт попадем, перемелет, к черту!
Вадим схватил сосенку, принялся остервенело загребать, уже не глядя на корабль. Мимо проплыла белоснежная корма, плот стало швырять на поднявшейся волне, все трое повалились ничком, стараясь уцепиться за туго натянутые витки стального троса. Вода плеснула на плот, он колыхался на взбаламученной воде, как щепка. Вадима вдруг пронзил страх: тут-то и шарахнет по башке шестом, столкнет в реку! Он по-крабьи, боком, на четвереньках отбежал в сторону. И едва не сорвался в воду по собственной неосторожности.
Удержался на краю. Тем временем плот перестал колыхаться. Веселая музыка уже едва доносилась, «Достоевский», как прекрасный мираж, растаял вдали.
107 
