37 
– Любезный господин д’Артаньян! – послышался вслед за деликатным стуком в дверь голосок хозяйки. – В том ли вы виде, чтобы к вам можно было войти?
– Разумеется, – ответил он с готовностью.
Непринужденно войдя в комнату, Луиза огляделась и сделала испуганную гримаску:
– Господи, эти военные игрушки… Уберите их куда-нибудь, а то еще выстрелят ненароком…
– Исключено, сударыня, – ответил д’Артаньян со снисходительностью старого вояки. – Для производства выстрела необходимо, чтобы…
– Бога ради, избавьте меня от этих ужасных подробностей! – зажала она пальчиками уши. – Скажите лучше, можете ли прямо сейчас помочь мне в мелких домашних делах?
– С превеликой охотой! – заявил гасконец браво.
Он только сейчас заметил, что очаровательная нормандка избавилась от корсажа, обычно стягивавшего ее стан, и пленительные округлости, коих не мог не заметить любой зоркий наблюдатель, были благодаря вырезу платья и отсутствию шнуровки открыты нескромному взору так, что г-на Бриквиля это, безусловно, не привело бы в восторг.
«Черт побери! – подумал гасконец, направляясь следом за хозяйкой. – Неужели я настолько здесь обжился, что меня уже по-семейному не стесняются? Что бы это могло означать?»
Вообще-то, у него были подозрения насчет того, что это может означать, но он помнил: то, что могло в Беарне оказаться простым и ясным, в Париже, не исключено, означает совершенно другое…
– Слуги, бездельники, уже завалились спать, – щебетала хозяйка, решительно направляясь в сторону гостиной. – А я вдруг вспомнила, что сегодня совершенно необходимо достать серебро, чтобы его завтра с утра почистили…
«Суетливая у них тут жизнь, в Париже, – думал д’Артаньян, поспешая следом. – У нас в Беарне преспокойно достали бы серебро из буфета и утречком, куда оно денется…»
Войдя в гостиную и остановившись у высоченного прадедушки нынешних сервантов, именуемого дрессуаром, хозяйка пояснила:
– Мне придется встать на табурет, чтобы дотянуться до верхней полки, а вы будете меня поддерживать, я ужасно боюсь высоты…
В некотором противоречии с только что сказанным она довольно ловко вспрыгнула на табурет и потянулась к верхней полке, бросив, не оборачиваясь:
– Поддержите же меня, а то я непременно упаду!
Д’Артаньян после секундного колебания крепко поддержал ее за талию обеими руками – и следует сказать, что подобные домашние заботы ему крайне понравились.
– Ах! – воскликнула вдруг молодая женщина. – У меня кружится голова, я, кажется, падаю…
И она в самом деле рухнула с табурета прямо на руки д’Артаньяна, поневоле вынужденного крепко схватить ее в объятия. Ему стало тем временем приходить в голову, что в некоторых отношениях жизнь схожа что в Париже, что в Тарбе…
Но додумать до конца он не успел – вокруг его шеи обвились две стройные ручки, и нежный голосок прошептал на ухо:
– Милый д’Артаньян, а можете ли вы отнестись ко мне ужасно непочтительно? Я вам приказываю быть со мной непочтительным…
– Гвардеец в таких случаях слепо повинуется, – сказал д’Артаньян, покрепче прижимая ее к себе и с бьющимся сердцем ощущая гибкое, сильное тело под тонким платьем.
– Вот и прекрасно. А теперь проводите меня в спальню. Мы же не глупые подростки, чтобы целоваться посреди гостиной. Только не стучите так сапогами. Слуги отправлены со двора, но все равно – береженого бог бережет… А лучше снимите их сразу…
Вмиг сбросив сапоги, д’Артаньян последовал за Луизой в спальню, где был незамедлительно увлечен на массивную супружескую постель под балдахином, так и не успев этикета ради сказать какой-нибудь куртуазный комплимент, коего, по его мнению, требовали приличия. Вместо этого ему было предложено помочь очаровательной нормандке избавиться от платья, после чего события приняли пылкий и недвусмысленный оборот.
Д’Артаньян, как любой выросший в деревне, имел некоторый опыт в общении с прелестницами, склонными позволять мужчине вольности. Правда, опыт таковой был им приобретен на лесных полянах, в стогах сена и заброшенных строениях, так что он впервые оказался наедине с лишенной предрассудков дамой в натуральной спальне, на широкой постели с самым настоящим балдахином. Но это, в общем, дела не меняло, и он приложил все усилия, чтобы следовать на сей раз не родительским заветам, а наставлениям синьора Боккаччио, благо эта ситуация, пришло ему в голову, словно была взята прямиком из бессмертного «Декамерона». А это свидетельствовало, что изящная словесность и жизнь все же теснее связаны меж собой, чем это кажется иным скептикам.
37 
