111 
— Давай поговорим о том, что я с тобой сделаю, — сказала я, поднимая меч, который кто — то бросил на земле. Движение на вершине холма на мгновение привлекло мое внимание, отчего я сделала паузу, но затем продолжила: — Я думаю, что позаимствую у тебя идею отпраздновать победу экзекуцией, только с маленькой поправочкой относительно того, кто останется без головы.
Аполлион оскалился.
— Даже, если ты убьешь меня, мои люди уничтожат твоих, — прошипел он. — Твоя победа будет ничем, кроме пепла и …
Он остановился из — за моего смеха, и его лицо почти пятнами пошло от ярости. Я ничего не сказала, а вместо этого указала на холм позади него.
Он повернулся, и его рот даже немного отвис оттого, что он увидел. Кто — то — я не была уверена, кто именно — окружил оставшихся упырей и, собрав их в группу, привел в эту секцию кладбища. Навскидку их было немногим больше двадцати, и руки их были сложены за головой в универсальном жесте капитуляции.
— Похоже, твои люди знают, как проигрывать сражение, — сказала я, смакуя ошеломленный вид на лице лидера упырей. Оно быстро изменилось, когда он впился в них взглядом, гнев стал очевидным на его лице, и резкий запах донесся от него.
— Как вы смеете предавать меня так! — прогрохотал он.
Я постучала по его плечу кончиком позаимствованного меча.
— Ненавижу прерывать, — протянула я, — но нам с тобой нужно завершить еще одно дельце.
Аполлион посмотрел на меч, потом на меня, прежде чем оглянуться на сдавшихся упырей. Я не отводила от него взгляда и не ослабила хватку на мече. Я не ударю им, пока он не будет готов, но, несмотря на это, я не стану делать ему подарок, ослабив свою внимательность. Я уже знала, что Аполлион честно не боролся, иначе мы бы не были сейчас здесь.
Поэтому я была несколько озадачена, когда он протянул свои руки ладонями вверх.
— Давай, Смерть, ударь в меня огнем! Или заморозь меня своим разумом. Покажи моим людям силу, которую они так опрометчиво отказываются остановить.
Даже свои последние секунды он заполняет полной ненависти риторикой, в отвращении подумала я.
— Дай ему меч, — сказала я Кости, который вышел откуда — то сзади группы упырей вместе с Веритас. Он был забрызган кровью, одежда порвана, но двигался он со смертельной четкостью, которая ясно говорила, что он может сражаться всю ночь. Меня не должно было удивить, что он решил привести упырей сюда, дабы они засвидетельствовали падение своего лидера.
— Я не нуждаюсь ни в какой необычной силе, чтобы повергнуть тебя, — сказала я Аполлиону, как только Кости воткнул меч в землю у его ног. — У меня серебряные пули в левом боку, и он чертовски болит, но поднимай этот меч, и я все равно уделаю твою задницу, обещаю.
Аполлион посмотрел на меч, а затем на меня.
— Нет.
— Нет? — не веря, повторила я. — Я предлагаю тебе справедливую битву, болван! Ты предпочтешь, чтобы я просто отсекла тебе голову и покончила с этим?
Аполлион повернулся к Веритас, опускаясь на одно колено.
— Я сдаюсь Охранительному Совету Вампиров.
— Ты, хныкающее маленькое дерьмо, поднимай меч, прежде чем я оторву тебе голову голыми руками, — прогремел на него Кости.
Выражение Аполлиона искривилось сумасшедшим видом триумфа.
— Вы не можете убить меня, если я сдамся Хранителям. Ни один из вас не сможет!
Я изумленно оглядела его. И это был тот, кто поставил на грань войны вампиров и упырей в четырнадцатом столетии? Тот, кто предпринял чертовски серьезные усилия сделать это снова в двадцать первом?
Я видела много злодеев подстрекателей в последние секунды их жизни, но, хотя ни один из них не наслаждался собственной смертью, немногие когда — либо унижались так, как делал это сейчас Аполлион. Он даже придвинулся ближе к Веритас, подпрыгивая и подползая к ней до тех пор, пока не сжал запятнанные кровью брюки белокурой Хранительницы. Я поверить не могла, что человек, посвятивший большую часть своей жизни цели массового геноцида, мог быть настолько бесхребетным перед лицом своего собственного поражения. Это напомнило мне исторические отчеты о последних часах Гитлера. Выглядело так, будто оба в глубине души были трусами.
— И это — тот, за кем вы следовали? — спросил Влад других упырей, высказывая мое собственное внутреннее презрение. — Я на вашем месте убил бы себя от позора.
Веритас посмотрела на Аполлиона, ее абсурдно юные черты стали твердыми в выражении чистейшего презрения.
111 
