82 
Если пораскинуть мозгами — интересный вариант вырисовывается: я теперь не учу историю, я ее по капельке, но делаю. Напыщенно звучит, конечно, но ведь правда от первого до последнего слова.
Что это я все о себе любимом. Вернусь к Ушакову, пока тот в окно задумчиво смотрит на распускающуюся почками деревьев весну-красну. Отвернулся из чувства деликатности, подумать дает. Хорошо, буду мыслить логически. Пожалуй, что второй вариант самым верным кажется. Такие кадры, как Ушаков, ценятся при любой власти, при Елизавет Петровне тем паче. При ней Тайная канцелярия куда бодрей заработала, соответственно и влияние главы этого достойного учреждения выросло. Нос Андрей Иванович по ветру держит. Как только поймет, чья сила берет, враз перекрасится.
Может, согласиться: рискнуть втереться в доверие, в нужный момент подпихнуть и занять табуретку. Нет, Ушаков не настолько наивен, иначе б его давно с потрохами съели. Быстро сообразит, что под него копают и примет меры такие, что и в страшном сне не приснится.
Выходит, что если держаться его линии, то лишь до того момента, как он начнет другой стороне подыгрывать. Я решил идти ва-банк:
— Смею спросить, Андрей Иванович, уж не обо мне и моих ребятах речь идет?
— А о ком же еще! — усмехнулся Ушаков. — Вы себя проявили, как надо показали. Зачем мне неподготовленные конфиденты? Золотом обсыпать не обещаю, но жалованье больше чем в гвардии положу. И до чинов помогу дослужиться.
Опять расставляются сети. И ведь чую, что, согласившись, только запутаюсь. Нет, не лежит у меня душа к ремеслу фискально-пыточному. А если Ушаков действительно переметнется к Елизавете, причем задолго до того, как она о перевороте подумает? Рыба ищет, где глубже, человек, где безопасней. Мне вас, Андрей Иванович, за три версты обходить надо. Вы человек умный, знаете, как не цепями — словами опутывать. Глазом моргнуть не успею — втянете в такие делишки, что волосы дыбом.
— Лестно мне это слышать, Андрей Иванович, но я человек военный. В баталиях для себя вижу пользу государству российскому. Зачем вам плохой сыщик?
Лицо Ушакова озадаченно вытянулось:
— Что-то ты, барон, опять резоны приводить начал странные. Я ведь разговор наш первый помню, ни словечка не забыл. Откуда у тебя, штафирка немецкая, такое высокомерие? Думаешь, подполковник горой за тебя встанет?
Сильно екнуло сердце. Ушаков прав, близость к Густаву Бирона сделала меня излишне безмятежным. Только расслабился, а тут…
— Андрей Иванович, никому я не нужен и не понадоблюсь. Исчезну, и на мое место тут же придут десятки других, ни в чем мне не уступающих. Только я ведь серьезно говорю, если и есть от меня какая польза, так она в другом.
— Ой, гордец! — хлопнул себя по тощим ляжкам Ушаков. — Я тебе, шельмецу, першпективы выдвигаю, а ты мне резонами бросаешься. Ладно, других найду, но от службы моей ты не отвертишься. Хлебай полной ложкой, фон Гофен.
Я облегченно вздохнул. Пронесло.
Карета подъехала к зданию Тайной канцелярии, где нас встречал чиновник с встревоженным лицом. Он мял шляпу в руках и скорбно закатывал глаза. По всему было видно, что мужчина пребывает в расстроенном состоянии духа.
Гайдуки, спрыгнув с коней, опустили подножку кареты, и Ушаков вальяжно ступил на землю.
— Привет, Кононов. Вид у тебя, Михайла Кузьмич, странный. Стряслось чего?
— Андрей Иванович, прости Христа ради! Беда у нас приключилась, — по-бабьи запричитал чиновник.
— Докладывай, — велел Ушаков.
— Не уберегли мы управляющего Сердецкого, дернули на дыбе, а он возьми да помри. Лекарь говорит, что со страху не выдержал.
— Тааак, — со злостью протянул генерал. — Кто допрос вел?
— Я, — обреченно сказал Кононов.
— Как же так, Михайла Кузьмич? Не впервой же колодника расспрашиваешь! — укорил генерал.
— Виноват, Андрей Иванович. Я ж не знал, что он такой пугливый окажется. И сделать-то ничего не сделали, — стал оправдываться чиновник.
— По совести плетей бы тебе надо всыпать, Михайла Кузьмич, да жалованья на треть лишить. Ступай, скажу опосля, как с тобой быть.
Чиновник перекрестился на Андрея Ивановича как на икону и убежал.
Ушаков привел меня в знакомый кабинет, поежился.
— Холодно что-то тут, — пробурчал он и вызвал кого-то из караульных солдат, велев затопить печь.
— Не судьба нам видать, фон Гофен, всю правду узнать. Я на управляющего надеялся, что он больше всех ведает, да вот незадача: умер, окаянный, ничего путного не сказав.
82 
