119 
Только в станице мне рассказали, как погиб мой денщик Кирюха, хотя постойте, не Кирюха… Кирилл Иванович Демьянов. Оставленный вместе с остальными нестроевыми в лагере, он сражался с татарами, норовившими разорить наш обоз, и погиб смертью храбрых.
Гвардейцы пошагали в Петербург, где их ждал теплый, несмотря на зиму, прием, лавровые листья победителей, прикрепленные к кокардам, прохождение через специально выстроенную по такому случаю Триумфальную арку. Там они и увидели знаменитый Ледяной дом.
Я остался недалеко от Азова, раненный и никому не нужный. Почет, слава – все это досталось другим. А мне… Что досталось мне? Я еще раз посмотрел на подарок хирурга – сплющенный комок свинца, в котором с трудом, но можно было распознать дальнобойную пулю Анисимова. Вывод напрашивался, в сущности, простой. Там, на поле бое, в меня стреляли не турки, это был свой. Скорее всего, мой конкурент, второй «попаданец». Он же – Балагур. Единый в нескольких лицах. Опасная, мерзкая сволочь, которую надо остановить во что бы то ни стало.
На улице залаяли собаки. С гомоном побежала станичная детвора. Мальчишкам до всего есть дело.
Запылившаяся кибитка остановилась напротив мазанки Ганнуси. Приехавший офицер подошел к плетню, зачем-то потрогал висевшие на жердинах горшки.
Я открыл дверь и застыл на пороге. Это был Карл. Он радостно ринулся ко мне, обнял.
– Карл, братишка! – сдерживая выступающие слезы, сказал я.
Кузен вдруг отпрянул, вытянулся во фрунт.
– Здравия желаю, господин майор! – гаркнул он.
– Капитан, – машинально поправил я.
Кузен улыбнулся:
– Никак нет, уже месяц как лейб-гвардии майор Измайловского полка.
Я усмехнулся. Неожиданно для меня карьера резко пошла в гору.
Во времена Елизаветы Петровны фельдмаршалы с удовольствием ходили в поручиках лейб-кампании, той самой гренадерской роты Преображенского полка, что возвела «дщерь Петрову» на престол, а я теперь целый майор любимого полка императрицы, по петровской «Табели о рангах» – крупная фигура, наделенная и полномочиями, и властью. Чего уж говорить, если даже генералы мечтают о чине гвардейского майора. Страшно подумать, какие открываются перспективы и как ими можно распорядиться.
Тут я взглянул на погоны Карла и присвистнул:
– Ого! Да и ты и сам никак уже в поручиках ходишь!
Карл смущенно улыбнулся:
– Это все Ушаков, генерал-аншеф. Он ведь меня за тобой отправил. Собирайся в Петербург, Дитрих. У нас там такое творится…
Кузен замолчал.
– По армейской части или по линии Тайной канцелярии? – с интересом спросил я.
– Ты, главное, поезжай, – сделался суровым Карл. – На месте узнаешь. Да, кстати, вот почитай, что про тебя пишут.
Он протянул мне «Санкт-Петербургские ведомости», номер двухмесячной давности. Я пробежал глазами заголовки и не сумел сдержать улыбки. Приятно, когда в твой адрес поют дифирамбы. Если верить газетчикам, Дитрих фон Гофен чуть ли не в одиночку разгромил войско Фети-Гирея. С таким пиаром быть мне по возвращении как минимум генералом.
Я засмеялся, бросил пулю в кусты и пошел в дом собираться. До скорой встречи, господин Балагур!
Примечания
С. 73 – Пан Дрозд рассказывает историю, действительно произошедшую в реальной истории.
В январе 1735 года капитан Тверского драгунского полка Глеб Шишкин по ошибке спалил имение союзника России во время войны за польское наследство – магната, князя Чарторыжского, которому не помогли даже четыре охранные грамоты с личными подписями командующего русской армией графа фон Миниха и генерал-аншефа Ласси. Солдаты сожгли замок и ближайшую к нему деревню, а самого Чарторыжского «драгуны, донага раздевши, немало побивали и ругались и, охранные листы его ему давши и велевши оными срамные места покрывать, погнали вон пинками». Шишкин решением суда был приговорен к расстрелу. Однако к приговору присоединялась секретная инструкция от Миниха, согласно которой вместо Шишкина было приказано расстрелять поляка, виновного в убийстве, а самого капитана тайно вывезти в Россию, разжаловать в прапорщики и определить в Ревельский гарнизон. Стоит отметить, что и в Ревеле теперь уже прапорщик Шишкин снова отличился. Он попал под суд в следующем, 1736 году за избиение детей своего брата Степана.
С. 232 – Дабы не быть голословным, позволю себе привести строки из мемуаров Карла Рейнгольда Берка, посетившего Россию как раз в 1736 году и оставившего о том событии «Путевые заметки о России»: «Среди крепостных крестьян есть очень и очень богатые, они становятся такими, если живут хорошо и имеют возможность продавать свой скот или ухитряются вести по деревням запрещенную торговлю сельскохозяйственными продуктами. Много они зарабатывают и подрядами, то есть на строительстве, поставляя балки, доски и кирпич, для чего требуется только сама работа, поскольку в России много неисчерпаемых лесов. Среди 35 тысяч мужских душ, которыми владеет князь Черкасский, есть, говорят, несколько, имеющих по 15–20 тысяч рублей, а сам их хозяин по уши в долгах. Ибо хотя дворянин является господином всей крестьянской собственности, нет, однако же, примеров тому, чтобы господа отняли все имущество крестьянина, если он не совершил кражи или других тяжких преступлений. Больше того, порой расточительный господин берет у своего богатого крестьянина некоторую сумму денег в долг, который затем так и остается невозвращенным. Либо же значительно повышается оброк, как часто бывало в последние годы, когда при дворе началась роскошь».
119 
