11 
За такими крамольными мыслями и застукала его Саша:
— Лежишь?
Он вздрогнул и открыл глаза:
— Да. А что?
— Я знаю, о чем ты думаешь, Лешка.
— О чем?
— О смысле жизни, вернее, о бессмысленности своей сегодняшней работы на блага будущего урожая. Где лопата?
Мать честная! Ему ж велено сделать грядку! Надо кого-то там рассадить. Слова «посадить» и «рассадить» для Леонидова всегда были одушевленными. Он слишком долго занимался криминалом.
— Так, где же лопата? — снова спросила Саша.
— Близко, — сказал он, зевнув.
— Достаточно близко для того, чтобы ее схватить, когда на горизонте появится жена, но совершенно недостаточно для того, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки.
— Ах, отстаньте, Александра Викторовна! Мы принимаем солнечные ванны! Я куплю тебе огурцов. Столько, сколько захочешь..
— Мне приятнее есть, когда свое.
— Тогда съешь меня. Я — свой. Родной и близкий.
— Леша, Леша…
— Ешь меня поедом, родная, только не заставляй копать землю.
Жена улыбнулась, простила и сказала:
— Пойдем ужинать, а?
— Уже ужинать? — жалобно воскликнул он. — Разве вечер?
— Что, жалко день?
— Еще бы! Как быстро выходные проходят! А тут еще этот твой сосед…
Пока Александра ставила на стол вареную картошку, посыпанную молодым укропом, салат из помидоров-огурцов, селедочку и початую бутылку водки, Алексей задумчиво рассматривал цветы на клеенке и молчал.
— О чем думаешь? — Саша, наконец, села за стол.
— А Сережка? — очнулся Леонидов.
— Он наспех поел и умчался на тот конец поселка, к другу.
— Ему здесь хорошо?
— Любому ребенку за городом хорошо. Так о чем ты так задумался?
— Да я все насчет писателя…
— Все-таки задело?
— Дело интересное.
— Водки выпьешь?
— Как ты узнала, что я хочу выпить?
Она улыбнулась и пододвинула к нему рюмку. Леонидов выпил и закусил селедочкой, захрустел лучком. А жизнь-то налаживается!
— Недавно я смотрел телевизор, — сказал он. — Передача была о литературе…
— Ты и такие смотришь? — подколола жена, учитель литературы.
— Речь шла о загадке смерти какого-то гения.
— Тогда понятно! Уж если загадка смерти…
— Смейся, смейся! Дело в том, что там сказали, будто бы существует теория Эйнштейна о том, что настоящий, гениальный писатель или поэт — сгусток непонятной энергии и вроде как ее проводник. Или особое, притягивающее эту энергию тело. И будто бы другие тела, которые попадают в его орбиту, могут изменить назначенное им движение.
— Ну и что?
— Понимаешь, сила прозрения таких людей настолько велика, что они способны даже предсказать собственную смерть. Только изменить ничего не могут. Вот знает человек, где и когда его убьют, но в назначенный день его туда тянет неодолимо.
— Все равно не понимаю, к чему ты клонишь?
— Передачу я видел давно, — Алексей невольно вздохнул. — А сегодня меня поразило то, что я прочитал у Клишина. Он описал, как лежит мертвый, и то, что его отравили именно цианистым калием, представляешь? Там еще дальше было:
«Мое тело лежит…» А потом Михин меня отогнал от компьютера. Что ты про все это думаешь?
— Знаешь, Леша, основное условие, при котором твои домыслы верны — это условие гениальности Павла. Или, по крайней мере, наличие у него очень большого таланта. Я читала его вещи. Конечно, я всего лишь учитель, не критик, и не литературовед, но…
— Что но?
— Это не то. Это похоже на бред. А местами я бы даже сказала — отвратительно! — Сашу невольно передернуло.
— Все гениальное сначала воспринимается современниками в штыки. Это потом начинаются дифирамбы, ахи-вздохи. А поначалу только гонения и хула.
— Не знаю. Мне не нравится, как он пишет. Впрочем, тебе стоит почитать, чтобы оставить свою блестящую догадку.
— А что он был за человек?
— Я не настолько хорошо его знала, — замялась Саша.
— Ну хотя бы в школе?
— Звезда, без сомнения. Но… Злая звезда. Помнишь сказку Оскара Уайльда? «Звездный мальчик». Красивый принц, звездою упавший с неба, смеется надо всеми, совершает отвратительные поступки и потом в наказание превращается в уродца. И только тогда начинает быть к людям добрее. Так вот, Клишину не помешало бы повторить судьбу этого принца.
— Что, он был таким злым?
11 
