3 
Когда ди-пи стали разъезжаться из лагеря по Германии и по всему свету, девочку взяла к себе русская семья, оставшаяся в Мюнхене. Но и прочие лагерные опекуны не забывали ее: она получала от них поздравления и подарки к праздникам, на ее содержание и воспитание приходили небольшие, но регулярные пожертвования. Правда, с годами некоторые пожертвования сокращались, а потом и вовсе прекратились, зато другие начали расти: многие русские беженцы не только благополучно устраивались, но и богатели в эмиграции; в Северной Америке русская эмиграция тех лет была самой богатой из всех, а в Южной Америке среди миллионеров было немало русских.
Маргарита выросла, русские эмигранты помогли ей выучиться на машинистку и устроили на работу в небольшое немецкое издательство. Издательство выпускало книги по истории и архитектуре Мюнхена и туристические проспекты для широкого потребителя. Особенно большим спросом продукция издательства не пользовалась, не те были годы, но зато и работы у Маргариты было немного.
Шли годы, но связь с опекунами не прерывалась. В издательстве у Маргариты была машинка и масса свободного времени. Опекуны понемногу старели, выходили на пенсию, скучали, ведь у многих и родственников не было, «кроме нашей Ри- точки», и она, чтобы развлечь их, писала им длинные письма, без зазрения совести вставляя в них целые страницы из публикуемых в издательстве книг: описания красот и достопримечательностей Германии, Баварии и Мюнхена, немецкие легенды. Часто она посылала им в подарок отбракованные книги с издательского склада, красочные, отлично изданные альбомы, в которых не хватало нескольких страниц или были смазаны отдельные иллюстрации. Так шли годы, а потом опекуны вдруг принялись по одному умирать и Маргарите стали приходить извещения о наследстве из разных стран. Она начала неудержимо богатеть, и к сорока годам оказалась владелицей роскошной трехэтажной виллы в Богенхаузене, одном из респектабельнейших районов Мюнхена, кипы американских акций, в которых абсолютно не разбиралась, и весьма приличного капитала. Она тут же бросила работу и неожиданно для всех, а может, и для самой себя, сама начала писать книги. Издательство, в котором она проработала до сорока лет, к этому времени расширилось и стало выпускать самую разнообразную ходовую литературу; ее бывшие работодатели рискнули издать ее первую книгу, и книга эта имела успех. На счастье Маргариты.
— Или на горе? — громко усомнилась Апраксина, оглядывая плотные ряды машин впереди, с боков и сзади; убедившись, что пробка не рассасывается, вновь пустилась в воспоминания.
Вот тогда-то Маргарита, по совету издателя, существенно урезала свое полное имя. Конечно, если бы она жила, писала и печаталась в России, этого можно было бы и не делать: русские читатели относились к литературе с традиционной серьезностью и были способны запоминать и без запинки выговаривать имена немецких авторов вроде Хросвиты Гандерсхеймской или Ханса Якоба Кристоффеля фон Гриммельсхаузена. Но попробуйте заставить немца выговорить с ходу, например, такое: «Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин»! Вот потому-то она превратилась из Маргариты Переселенцевой-Благовещенской в Марго Перес. Легко запоминающееся и броское имя. Когда же пошли переводы, то в Испании и Израиле читатели, а точнее читательницы, принимали ее за свою, о чем и писали ей в своих восторженных письмах, похожих на любовные.
Писала Марго исключительно для женщин. Героиней всех ее книг, «женских психологических детективов», как стояло на форзаце, была таинственная особа, всеведущая гадалка-экстрасенс, потомок ассирийских халдеев по имени Гала Хлоба. Апраксина считала, что в этой халдейке, «халде», как она говорила, и заключалась одна из причин сыпавшихся на головку Марго бед и катастроф. «Не трогай нечистую силу, чтобы она тебя не трогала! — не раз предупреждала она Птичку. — Ну зачем тебе вся эта оккультятина сдалась? Писала бы нормальные детективы!» — «Но это же модно! — возражала Птичка. — Мои читательницы так любят мою Хлобу и ее таинственные прибамбасы! Они потому и читают мои книги!» — «Тебя надо не читать, а отчитывать!» — сокрушенно вздыхала Апраксина и старательно молилась дома и в церкви за ее вразумление. Однако скрепя сердце продолжала рассказывать подруге детективные сюжеты из своей практики, и Птичка их без зазрения совести прибирала к рукам и обрабатывала для своих книг.
3 
