73 
– Сначала дело, – отказался Палач. – А уж потом можно и водочки, и закусочки…
– Учитесь, бараны, – обратился Рябой к своим людям. – Вот это называется столичный стиль. Человек пришел платить – платить, а не получать! – и даже не пытается тянуть время или, скажем, торговаться… Ты ведь не станешь торговаться, братан? – с подозрением поинтересовался он у Палача.
– Фильтруй базар, – без усилия переходя на привычный собеседнику стиль общения, процедил Палач. – За кого ты меня держишь? Уговор дороже денег. Кстати, об уговоре. Как дела на трассе?
Рябой не торопясь выпил водки, подцепил на вилку рольмопсину, целиком забросил ее в рот, выплюнул спичку, которой та была заколота, и невнятно проговорил с набитым ртом:
– На трассе полный порядок. Машина государственная, заказ оформлен честь по чести, груз легальный… Пацаны звонили час назад, сказали, что все путем. Так что не пыли, москвич. Твое дело на мази, мы свою работу сделали… Фирма “Мальтийский крест”, понял? Это тебе не хухры-мухры.
– Ах, фирма? – счел возможным пошутить Палач. – Так, может, вам заплатить по безналу, через банк?
Рябой хохотнул, показывая, что оценил юмор, и сел прямо.
– Ну ладно, – сказал он деловито. – Ты сам сказал: сначала дело. Давай к делу, москвич.
– К делу так к делу, – не стал спорить Палач и, развернув к себе лежавший на столе кейс, щелкнул замками.
Подняв крышку, он в последний раз посмотрел на Рябого и его людей. Рябой курил, развалившись в кресле и делая вид, что происходящее его не интересует. Мордоворот, отобравший у Палача пистолет, глодал куриную ножку, по-детски зажав ее в огромном кулаке. Обритый наголо тип со следами обширного ожога на длинной, как у гуся, шее разливал по бокалам водку, картинно оттопырив украшенный тяжелым перстнем мизинец. Ноготь на мизинце был неестественно длинный, любовно ухоженный и отточенный, как финский нож. Разливая водку, бритоголовый украдкой косился на Палача, явно будучи не в силах совладать с природным любопытством.
Четвертый – уже немолодой, заплывший дряблым жирком, черноволосый, изжелта-смуглый, явно не русский, одетый в легкомысленную фуфайку с изображением лошадиного черепа на черном фоне, – откровенно разглядывал Палача сквозь толстые линзы очков в широкой роговой оправе. Внезапно в его правой руке со щелчком раскрылся пружинный нож, тонкое блестящее лезвие выпрыгнуло из жирного кулака, как змеиное жало. Держа нож в руке, жирный азиат посмотрел прямо в лицо Палачу, немного посверлил взглядом непроницаемые черные линзы солнечных очков, едва заметно усмехнулся, взял со стола яблоко и принялся резать его на тонкие дольки.
Дешевка, подумал Палач, откидывая крышку кейса и кладя руки на гладкое вороненое железо и черную ребристую пластмассу. Мертвая дешевка, подумал он, поднимая пистолет-пулемет – компактный, скорострельный, абсолютно безотказный, с плоской вороненой обоймой на сорок патронов, казавшийся намного длиннее, чем был на самом деле, из-за толстого длинного глушителя, – на уровень груди и передергивая затвор.
Эти сытые провинциальные кнуры даже не успели понять, что происходит. Пистолет-пулемет залопотал, плюясь свинцом, со стола веером брызнули осколки, распоротая пулями скатерть вздыбилась, как живая, и бессильно легла на место, на белой рубашке Рябого словно по волшебству распустились красные цветы, и он опрокинулся вместе со стулом, в последний момент вцепившись скрюченными пальцами в скатерть и стащив ее на пол вместе с посудой.
Длинный телохранитель повалился на пол боком, все еще сжимая в кулаке полуобглоданную куриную ножку. Рот его был мучительно оскален, в испачканных кровью длинных зубах застряла курятина. Его ноги в огромных туфлях судорожно дернулись несколько раз, выбив странную дробь из покрытого вытертым ковром пола, и замерли неподвижно.
Пуля разбила бутылку, из которой бритоголовый тип с обожженной шеей разливал водку. Еще одна пуля раздробила ему локоть, но он даже не успел, наверное, этого почувствовать, потому что третья пуля пробила аккуратное круглое отверстие в его блестящем бритом черепе чуть повыше левого виска.
Заплывший жиром очкастый азиат оказался гораздо проворнее своих коллег-славян. Его словно ветром сдуло с кресла, он с неожиданной легкостью нырнул под стол, успев предварительно метнуть в Палача свой нож. Будь на месте Палача кто-нибудь другой, этот трюк мог бы сработать, но это был не тот случай. Палач заранее знал, что из всех четверых – даже из пятерых, если считать оставшегося на улице надувного качка, – этот мешок с салом самый опасный. Даже под угрозой немедленного расстрела Палач не мог бы объяснить, откуда взялась такая уверенность, но он знал, что очкастый толстяк попытается преподнести ему какой-нибудь сюрприз, так же наверняка, как если бы тот заранее предупредил его о своих намерениях срочной телеграммой.
73 
