очень нудно 
95 
Глеб подошел, почтительно кивнул, продолжая насвистывать.
– «Лоэнгрин», Рихард Вагнер, – словно шпион шпиону сообщил Скуратович.
– Так точно, «Лоэнгрин», Рихард Вагнер, – ответил Глеб Сиверов, поддерживая игру.
– У вас отменный слух.
– Что есть, то есть, – ответил Глеб.
– Вы музыкант?
– Не совсем.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, почтенный, – пригласил старик Скуратович.
Глеб устроился рядом, поставив сумку на колени. Он знал, чем купить бывшего смотрителя, но не спешил: набивал себе цену. Лишь спустя несколько минут Сиверов легко расстегнул молнию сумки и, разведя бока застежки в сторону, показал содержимое. В сумке лежал литровый термос.
Старик заморгал, не в силах выговорить ни слова. Глеб извлек термос, отвинтил крышку из нержавеющей стали, затем вытащил пробку. Над горловиной появились завитки пара, острый запах кофе распространился мгновенно. Скуратович жадно втянул воздух, ноздри его затрепетали, и он заглянул внутрь термоса. Тот был полон.
– Подержите, Василий Антонович, – Глеб подал ему крышку, старик дрожащими пальцами сжал ее.
– Вы волшебник.
Глеб налил кофе. Скуратович даже не замечал, что кофе горячий, как огонь, он медленно, благоговейно поднес к губам чашечку, еще с минуту наслаждался терпким ароматом, затем блаженно поежился и сделал первый глоток, едва обмакнув кончик языка в густую коричневую жидкость.
– Хорошо сварен, – причмокнув, сказал он и с благодарностью взглянул на Глеба. – Думал, до смерти уже такого не попробую.
– Я же помню о вас, – усмехнулся Глеб и отдал термос, тщательно закрыв пробкой. – Вот, побалуетесь на досуге.
– Спасибо, спасибо, почтенный, это просто царский подарок.
– А вот вам кофе, растворимый, правда. Кипяток возьмете на кухне, думаю, кипятка не пожалеют, если, конечно, пообещаете, что никого им не ошпарите.
– Что вы, что вы, почтенный! Может быть, я и сумасшедший, но не до такой же степени!
Старик пил кофе. Он напоминал ребенка, которому дали долгожданный леденец: причмокивал, сопел, вздыхал, вращал глазами, облизывал языком губы, в общем, был наверху блаженства.
Сиверов пока не заводил никаких разговоров, чтобы не связать свою просьбу с подарком. И лишь когда старик попросил Глеба снова наполнить крышку, Глеб негромко спросил:
– Василий Антонович, это правда, что вы были главным хранителем в Смоленском краеведческом музее?
– Такая же правда, как и то, что меня хотят убить.
Вот вчера…
– Да полно вам, Василий Антонович!
– Вы мне не верите? Мне – главному хранителю Смоленского краеведческого музея?
– Верю, верю… Но, по-моему, вам просто кажется.
– Это может произойти в любой момент.
– Надеюсь, вы не думаете, что кофе отравлен?
– Кстати… – старик Скуратович насторожился, рука с чашечкой замерла.
Глеб засмеялся:
– Давайте я отхлебну.
– Нет, но скажите, сами ли вы его готовили? Вам я доверяю, но могли провести и вас.
– Да, сам, собственными руками.
– Тогда я спокоен. А что вас, почтенный, собственно говоря, интересует?
– Вы что-то упоминали о картинах.
– Когда? Ничего я такого не говорил.
– Ночью, за столом, когда мы сидели с медсестрой, с Тамарой…
– А, да… Картин ваш покорный слуга в своей жизни видел огромное множество.
– Вы говорили о немецкой коллекции…
Старик выпалил, будто отвечал заученный урок:
– Коллекция барона Отто фон Рунге прибыла в Смоленск и была принята мной 22 августа 1946 года в количестве пятидесяти двух единиц.
– А что было дальше, почтенный Василий Антонович, с этой коллекцией?
– Как что – принял и хранил. Хранил, пока не покинул занимаемый пост. Хранил я ее, почтенный, до 1994 года. Так что можете посчитать, сколько лет я ее обихаживал, а потом сдал в целости и сохранности своему преемнику, Круглякову Ипполиту Самсоновичу.
Это имя и фамилия уже были известны Глебу Сиверову от генерала Потапчука. Пока все сходилось, и Глеб был уверен на сто процентов, что Скуратович к пропаже непричастен. Он вызывал у Глеба только симпатию и сочувствие. Так сочувствуют старому, выжившему из ума человеку: с оттенком вины за то, что ты сам сравнительно молод и здоров.
– Знаете, почтенный, я вам скажу по секрету: именно из-за этой коллекции, в которой, кстати, на четыре единицы хранения больше, чем указано в бумагах, меня и хотят убить.
Впервые за все время их знакомства Глеб не стал возражать и, наверное, был первым человеком, который поверил в услышанное.
95 
