124 
– Ну, как ты? – спросил Хворостецкий у Ханны, улучив момент.
Немка только замотала головой, и из ее темных глаз потекли крупные слезы.
– Ханна, не беспокойся, все нормально. Сейчас разберемся.
– Я не могу…
– Да-да, сейчас разберемся! – сказал один из военных и захохотал. – Сейчас вы окажетесь в силосной яме. Яма огромная, крыс там видимо-невидимо. – Он повернулся к приятелю, увешанному оружием, как новогодняя елка игрушками:
– А баба ничего!
– Худоватая, – оценил приятель, – но, в принципе, можно трахнуть.
Ханна Гельмгольц побледнела. Что и говорить, подобного крутого поворота съемочного дня не ожидал никто – ни Виталий Семага, ни Юрий Хворостецкий, ни оператор Валерий Бархотин, ни, тем более, Ханна Гельмгольц.
Их затолкали в одно из подсобных помещений и только после этого Ханне развязали руки.
– Садитесь, друзья, раз уж приехали, – сказал полковник Сазонов, и его левый глаз начал дергаться. Убийства он не планировал и все, что случилось, случилось непредвиденно.
– Наша машина! Наша техника!
– Заткнись! – прикрикнул на Хворостецкого полковник, – Документы есть с собой?
– Да, у меня в нагрудном кармане, – ответил Хворостецкий.
– Возьми документы.
Вася Магометов подошел к Хворостецкому, запустил руку во внутренний карман его светлой куртки и вытащил бумажник. Он вытряхнул содержимое бумажника на стол и расхохотался: из портмоне выпало несколько презервативов в блестящих упаковках.
– А это зачем? От радиации защищаться?
Хворостецкий тоже засмеялся, но его смех был нервный. Полковник Сазонов развернул членский билет Хворостецкого.
– О, член Союза кинематографистов! Интересно, интересно… Рад, знакомству, – полковник, сказав это, гак и не представился и уж, ясное дело, не предъявил документов.
Хворостецкий опять попробовал добиться справедливости:
– Развяжите мне руки! Вы что, не понимаете, мы все выполняем ответственное задание редакции! У нас совместный международный фильм. В автобусе были документы от немецкого посольства.
– Да мне насрать на вашу редакцию и на вас, а тем более – на немецкое посольство. Вася, и ты, Андрей, – полковник посмотрел на рослого небритого парня, – выведите их и спустите в силосную яму. Пусть там посидят и чтоб не рыпались, не орали. Ясно? И быстро…
Один из военных с выбитым зубом крутил в руках видеокамеру.
– Полковник, смотрите, какая красивая вещь, – Что тут красивого? Камера как камера.
Военный поднял камеру, положил на плечо, направил ее на полковника, затем на Хворостецкого, Семагу и Бархотина. Он кривлялся, изображая из себя оператора, совершенно не подозревая, что камера до сих пор включена.
– Ладно, хватит баловаться. Поставь ее под стол. А если хочешь – разбей.
– Жалко, полковник, – подчиненный Сазонова засунул камеру под стол.
– Принесло же их на нашу голову, мать их… В яму их, к чертям!
Всех четверых вскоре подвели к силосной яме, опустили в нее лестницу и, абсолютно не обращая внимания на крики и возмущение, на то, что Семага обещал жаловаться и сделать достоянием гласности произвол военных, буквально столкнули их в яму. Единственный человек, с которым обошлись менее грубо, была Ханна Гельмгольц, ей позволили спуститься по лестнице. Затем лестницу вытащили.
– Сидите здесь как можно тише и не рыпайтесь. Когда будет надо, мы вас выпустим, – сказал Вася Магометов и бегом побежал в ферму.
Полковник Сазонов сидел за столом, поглядывая в выбитое окошко, и анализировал ситуацию. Саперы поработали хорошо, но мина взорвалась не к месту, погиб водитель микроавтобуса.
«Да хрен с ним! Скорее бы все это закончилось!» Ни полковник Сазонов, ни его люди не имели ни малейшего представления, сколько еще времени им придется торчать на этой ферме. Возможно, все прошло бы тихо и спокойно, если бы не появление съемочной группы. Само собой, киношников пока никто не станет искать.
А если их в конце концов и хватятся, то через несколько дней, а то и через неделю-другую.
Глава 23
Глеб Сиверов на своем «уазике» прочесывал зону, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след, хоть какую-нибудь зацепку, чтобы выйти на преступников и обнаружить фугас. Но никто из редких жителей зоны ничего подозрительного в последнее время не видел. "Чертовщина какая-то, – сокрушался Глеб, – вроде бы и народ есть, и место довольно безлюдное, чтоб постороннему не быть незамеченным.
124 
