очень нудно 
98 
Но на улице спать не придется, и в мусорные бачки за объедками не полезешь. Как, согласен?
– Шутишь, – сказал Баклан. – Да я тебе буду по гроб жизни обязан… Тебе-то какая от этого выгода?
– Мне, солдатик, такая от этого выгода, что доброе дело мне на том свете зачтется. Думаешь, этого мало?
Погоди, доживешь до моих лет, поймешь тетку Тамару… Да и должок свой, может быть, вернешь, когда разбогатеешь. Кусок хлеба, да кусок колбасы, да индюшачью ножку…
Она всхлипнула и полезла в рукав кофты за носовым платком. Баклан погрозил ей пальцем, она подмигнула ему в ответ, и оба рассмеялись.
Сидя на продавленной раскладушке, застланной рваным армейским одеялом, Баклан вспомнил вчерашний разговор и пожал плечами. Местечко было странное, но, в конце концов, он вряд ли мог рассчитывать на лучшее. Пока память не вернется к нему до конца, ему суждено вращаться среди отбросов общества – в самом прямом, изначальном смысле этого выражения. Он сам оказался отброшенным, потерявшим свое место в жизни и даже собственное имя.
Человек ниоткуда. Была, помнится, у «Битлз» такая композиция…
Он встрепенулся. Все-таки память понемногу возвращалась – клочками, обрывками, отдельными фрагментами. «Битлз». «Машина времени». «Роллинг стоунз», «Крематорий»…
Тут в прихожей залязгал отпираемый замок, – видимо, явились работодатели и Баклан залпом допил кофе.
В комнату, тяжело, по-хозяйски ступая, вошел коренастый человек лет сорока, одетый в мятые кремовые брюки, кожаные сандалии на босу ногу и белую тенниску, из-под которой выпирал смуглый волосатый животик. Лицо у него тоже было смуглое, круглое и лоснящееся, как масляный блин. Под носом топорщились аккуратнейшим образом подстриженные в тончайшую ниточку черные усики, а загорелую сверкающую лысину обрамляли смоляные кудри. Ему не хватало только красной рубахи, черной жилетки, хромовых сапог, кнута за голенищем, серьги в ухе и фетровой шляпы, чтобы стать хрестоматийным цыганом.
Впрочем, шляпа была, хотя и не фетровая, а соломенная.
Вошедший держал ее в левой руке, в то время как правой вертел на пальце брелок с ключами от машины, – Ты что, еще не готов? – вместо приветствия спросил он. – В темпе, родной, в темпе! Метро через полчаса откроется! Где твои тряпки? Эти, что ли? Камуфляж, да? Жертва чеченской войны? Ну ладно, сойдет для начала… Потом придумаем что-нибудь поинтереснее. Тамара говорит, ты память потерял? Звать тебя как, помнишь?
– Зови Бакланом, – сказал Баклан, неторопливо одеваясь. – Только, прежде чем я куда-то поеду, ты мне объяснишь, что я должен делать.
– Одевайся, одевайся, – раздраженно бросил цыган. – Я здесь командую, не ты. Все объясню по дороге. Спешу я, понял? Я спешу, ты спешишь, мы все спешим. Кто не успел, тот опоздал. Если не попадем на место до того, как откроется метро, жратвы сегодня не получишь. Так понятно?
Баклан застегнул комбинезон и обулся. Он сделал это просто потому, что стоять полуодетым перед этим деловитым человечком, похожим на пережаренный колобок, было как-то унизительно. Затянув шнурки на ботинках, он разогнулся и посмотрел цыгану прямо в лицо.
– Ну, ты готов? – раздраженно осведомился тот. – Давай поехали! Марфуша, ты где?
– Тута я! – отозвался из кухни странный сосед Баклана.
Он вошел в комнату, и Баклан опешил. Марфуша всего-навсего нацепил на голову выцветшую косынку и что-то такое сделал с выражением своего лица, но теперь перед Бакланом вместо тщедушного мужичонки средних лет, для смеха вырядившегося в женскую юбку, стояла неимоверно жалкая, вызывающая сострадание древняя старуха, досуха выжатая и обесцвеченная тяжелой безрадостной жизнью.
– Нравится? – с гордостью спросил цыган, словно это именно он был волшебником, превратившим бомжа в старуху.
– Обалдеть можно, – искренне признался Баклан. – Так… – он на секунду замялся, разглядывая Марфушу, – так, мужики. Гм… Да. Так вот. Никуда я с вами не поеду, пока вы мне толком не ответите, куда меня везете и что я там должен буду делать. Ну?
Цыган длинно и очень эмоционально высказался на своем родном наречии. Слушая его, Баклан припомнил, что кто-то говорил ему, будто цыгане общаются на видоизмененном санскрите и вообще являются прямыми потомками древних ариев, как и индусы. Потом цыган перешел на русский. Для начала он выругался матом, а потом сказал Марфуше:
– Объясни ему.
Марфуша испуганно, как-то совсем по-птичьи склонил повязанную косынкой голову к левому плечу и быстро, искоса посмотрел сначала на цыгана, который, пыхтя, вытирал лоб и шею сероватым носовым платком, а потом на своего соседа по ночлегу, стоявшего посреди прихожей с самым непреклонным видом.
98 
