105 
Княгиня вскинула на нее красные, распухшие от слез глаза, и в глазах этих на миг сверкнула такая нечеловеческая злоба, что княжна невольно попятилась.
— Ступай, княжна, — сдавленным голосом произнесла Аграфена Антоновна. — Недосуг мне сейчас от тебя, девчонки, дерзости выслушивать. Постыдилась бы, все-таки покойник в доме! За князя тебе спасибо, а теперь иди. Не могу я тебя видеть, и слышать тоже не могу...
Княжна молча ушла, забыв сделать полагающийся по этикету реверанс. Впрочем, вполне возможно, что виновата в этом была не забывчивость, а, напротив, чересчур хорошая память: не далее как четверть часа назад Аграфена Антоновна сама сказала, что реверансы княжны Вязмитиновой ей не нужны. Во всяком случае, сама княгиня поняла неучтивость княжны именно так и сделала в памяти еще одну зарубку. Ее счет к чересчур заносчивой княжне рос не по дням, а по часам, и княгиня с нетерпением ждала часа, когда сможет наконец поквитаться с ненавистной девчонкой.
С трудом скрывая клокотавшую в груди ярость, она вернулась в дом. Принесенные княжною пули не шли у нее из головы. Они и впрямь были одинаковы, но что с того? В отличие от княжны Вязмитиновой, Аграфена Антоновна мало смыслила в оружии, зная о нем только то, что оно стреляет и может убить. Большего ей до сего дня не требовалось; она никогда не предполагала, что ей когда-нибудь понадобятся иные знания, помимо знания того, как плетутся интриги.
Посему на крыльце Аграфена Антоновна поймала за шиворот пробегавшего мимо лакея и без предисловий спросила у него, каким манером изготовляют пули. Плутоватая физиономия лакея, доселе выражавшая притворную скорбь по безвременно почившему князю Аполлону, вытянулась от искреннего изумления. Однако высказывать свое недоумение вслух лакей не отважился, хорошо зная, что в противном случае непременно попадет на конюшню, где и будет надлежащим образом выпорот, невзирая на присутствие в доме покойника. Поэтому, несколько раз испуганно моргнув на княгиню глазами, лакей взял себя в руки и вполне исчерпывающе описал несложный процесс отливки пуль. Он был уверен, что его перебьют на втором слове, но княгиня снова удивила его, дослушав до конца и даже задав дополнительный вопрос, касавшийся изъянов, изредка наблюдаемых на поверхности пуль. Лакей просветил барыню и по этому вопросу, после чего был милостиво отпущен и убежал по своим лакейским делам, будучи почти уверенным, что его хозяйка повредилась умом от нежданно свалившегося на нее горя.
Убедившись в том, что княжна Мария не лгала, Аграфена Антоновна прошла в покой, где лежал князь Аполлон. Отец Евлампий, настоятель вязмитиновского храма, еще не приехал, но князь Аполлон уже выглядел так, как надлежит выглядеть покойнику, происходящему из благородного семейства и почившему в кругу скорбящих родственников. Его обмыли, переодели и причесали, и даже церковный венчик со словами заупокойной молитвы, невесть откуда взявшийся, лежал на восковом лбу князя. По самую грудь князь был укрыт белой тканью, из-под которой видны были только его сложенные на груди руки с торчащей меж ними тонкою церковною свечой. Огонек свечи испуганно вздрогнул, когда княгиня решительно приблизилась к смертному ложу своего супруга.
— Эх, князь, князь, — вздохнула она, — теперь ведь тебя хоронить надобно. Опять от тебя одни расходы! И что ты за человек? Ничего от тебя не видать, кроме разорения, — ни от живого не видать, ни от мертвого.
Подойдя к покойнику вплотную, она уже взялась было за верхний край покрывала, когда внезапно родившаяся в мозгу здравая мысль остановила ее.
— Господи, — крестясь, пробормотала княгиня, — да что ж это я, и впрямь с ума сошла?
С этими словами она отошла от князя и, распахнув дверь, кликнула горничную. Та прибежала, тяжело бухая босыми косолапыми ступнями. Княгиня велела ей немедля принести платье, в коем князя доставили домой. Платье это, еще не успевшее просохнуть и отвратительно пахнувшее тиной, было ей сию же минуту представлено. Беглый осмотр сюртука и жилета вновь подтвердил слова княжны Вязмитиновой: на одежде князя не было ни малейших следов пороховой гари. Даже несведущая в стрелковой премудрости Аграфена Антоновна понимала: если бы князь стрелял в себя, то почти наверняка в упор, потому что иначе ему было бы неудобно. А коли так, то пламя, которое вырывается из дула при выстреле, непременно опалило бы одежду в том месте, куда был приставлен пистолет.
105 
