23 
Княжна стояла перед ним, приветливо улыбаясь и протягивая для поцелуя тонкую руку, обтянутую рукавом жемчужно-серой амазонки. Охотничий костюм, в котором княжна вышла к полковнику, был пошит не без кокетства, хотя кокетство это, похоже, было целиком на совести портнихи. Сама Мария Андреевна, судя по ее манерам, либо умело скрывала это присущее большинству молодых женщин качество, либо и впрямь была его лишена. Амазонка была надета ею не с тем, чтобы выглядеть красивой и кому-либо понравиться, а потому лишь, что этот костюм показался княжне самым подходящим нарядом для упражнений в стрельбе.
— Хороша, матушка, — загудел полковник, целуя княжне руку и оглядывая ее из-под нависающих бровей живыми и пронзительными, сохранившими молодой блеск глазами. — Ну, чудо, до чего хороша! И куда только нынешние кавалеры-то смотрят? Был бы я на пару десятков лет моложе, я бы — ух!... Всех бы их, шаркунов паркетных, с носом оставил. Такая невеста пропадает! Такая невеста!
Княжна рассмеялась — опять же, без тени кокетства, просто и сердечно. Глаза ее лучились теплом, щеки порозовели, и вся она была так свежа, невинна и прекрасна, что Петру Львовичу Шелепову, как всегда при виде княжны, захотелось немедля, сию же минуту, не сходя с места, сделать ее счастливой и защитить от всех мыслимых невзгод и опасностей. Увы, осуществить свое горячее желание полковник Шелепов был не в силах; более того, он явился в дом княжны с дурными вестями и теперь мучительно раздумывал, как эти вести преподнести. Будь его воля, Петр Львович постарался бы вовсе ничего не говорить Марии Андреевне, но он догадывался, что пользы от его молчания не получится. Будет много хуже, если княжна узнает новость от уездных сплетниц. Уж они-то молчать не станут, распишут все в лучшем виде да еще и такого от себя приплетут, чего и в помине не было.
— Куда ж ты, воительница, мортиру-то свою подевала? — спросил полковник, чтобы немного потянуть время.
— Оставила в людской, велела почистить, — спокойно ответила княжна, как будто речь шла о запылившихся башмаках. — Меня дедушка учил, что оружие любит чистоту.
— Ну, Александр Николаевич, земля ему пухом, в этом деле толк знал, — сказал полковник, садясь в предложенное княжною кресло и по рассеянности доставая из кармана мундирного сюртука трубку и кисет. Трубка у полковника Шелепова была такая громадная, что о ней ходили легенды; говорили, будто в трубку эту влезает ведро табаку. — Да и ты, душа моя, от него недалеко ушла. Как ты его, супостата!... Любо-дорого глянуть. Ей-богу, ежели бы хоть половина моих драгун так же стреляла, от Бонапарта давно и духу бы не осталось. Только, мнится мне, не девичье это дело — по мишеням палить. Мне, голуба, еще в N-ске, где полк-то мой стоял, про тебя рассказывали, что ты всех соседей своей пальбой распугала. Дело, конечно, твое, ты в своем доме хозяйка, а только не пойму я, зачем тебе, княжне, такая забава.
Тут он спохватился и принялся суетливо заталкивать трубку в кисет, а кисет — обратно в карман. Княжна заметила его манипуляции и замахала руками.
— Полно, полно, Петр Львович! Что вы в самом деле? Курите на здоровье! Знаю ведь, что вы без своего табаку и часа прожить не можете. Я ведь тоже про вас наслышана. Давеча в городе сказывали, что вы в табак порох подмешиваете. На полведра табаку — полведра пороху...
Как ни скверно было у полковника на душе, при этих словах он расхохотался. Отсмеявшись, все еще всхлипывая и утирая тяжелым и мясистым, поросшим седым волосом кулаком слезящиеся глаза, Петр Львович набил трубку и закурил, окутавшись при этом такими густыми клубами дыма, что сделался похожим на стопушечный фрегат, сию минуту давший залп из всех орудий. Сходство это усиливалось солидными габаритами полковника, которого могла выдержать далеко не всякая лошадь.
— Александра Николаевича кровь! — одобрительно пробасил он сквозь дым. — Тот тоже за словом в карман не лез. Однако, душа моя, отшутиться я тебе не позволю. Мы с дедом твоим покойным рука об руку воевали, он мне не единожды жизнь спасал, и я перед памятью его за тебя до самой смерти отвечаю. Ты прости меня, княжна, если я что-то не так говорю. Я человек прямой, военный. Драгунами командовать — это не барышень воспитывать, нет во мне тонкости, для оного дела потребной. Однако и ты, я вижу, вовсе не духовным чтением себя развлекаешь. Посему скажу прямо: странными мне кажутся твои развлечения, княжна. Да, к слову, и не мне одному...
23 
