53 
– А слайды не показал?
Мы оба расхохотались. Когда почти с ума сходишь от горя, начинаешь смеяться по любому поводу.
– Давай сходим в «Сомбреро-стрит», – предложил я. Это хороший ресторан с баром, где я любил бывать. – Я угощаю.
Мы пошли по Мэйн-стрит и устроились в баре.
– А где та маленькая темноволосая леди, с которой вы обычно приходите? – спросила официантка.
– В Кливленде, – ответил Жирный, и мы снова расхохотались.
Официантка помнила Шерри. Это просто невозможно было воспринимать серьезно.
– Как-то раз я сказал этой официантке, – сообщил я, – что у меня сдохла кошка, а потом добавил: «Она упокоилась в Вечности». На что та серьезно заявила: «А моя похоронена в Глендэйле».
Тут мы начали хихикать, представив, насколько погода в Вечности отличается от погоды в Глендэйле. Вскоре мы с Жирным уже так хохотали, что на нас начали оглядываться.
– Давай-ка потише, – сказал я, пытаясь успокоиться.
– Разве в Вечности не холоднее? – не унимался Жирный.
– Холоднее, зато смога меньше.
Жирный сказал:
– Может, там я его и найду.
– Кого? – спросил я.
– Его. Пятого спасителя.
– Помнишь, как Шерри начала принимать курс химиотерапии и у нее выпадали волосы? – спросил я.
– Ага, и плошку с водой для кошки.
– Она стояла рядом с плошкой, а ее волосы падали и падали в воду, и кошка была очень озадачена.
– Что еще за хрень? – озвучил Жирный мысли кошки. – Здесь, в моей плошке с водой?
Он усмехнулся, но веселья в его усмешке не было. Ни один из нас не мог больше веселиться.
– Кевин нас подбодрит, – сказал Жирный. – С другой стороны, – пробормотал он, – может, и не подбодрит.
– Просто нам нельзя сходить с дистанции.
– Фил, если я не найду его, я умру.
– Знаю, – ответил я, и это было правдой.
Только Спаситель отделял Жирного Лошадника от самоуничтожения.
– Я запрограммирован на саморазрушение, – сказал Жирный. – И кнопка уже нажата.
– Твои чувства… – начал я.
– Они рациональны, – перебил Жирный. – Учитывая ситуацию. Да. Нет никакого безумия. Просто я должен найти его, где бы он ни был, или умереть.
– Ну, тогда и я умру, – сказал я, – если умрешь ты.
– Верно, – согласился Жирный. – Ты верно сообразил. Ты не можешь существовать без меня, а я не могу существовать без тебя. Мы оба вляпались по уши. Да что это за жизнь, мать ее? Почему в ней происходят такие вещи?
– Ты же сам говорил. Вселенная…
– Я найду его. – Жирный залпом осушил стакан, поставил его на стол и встал. – Пошли обратно ко мне. Хочу, чтобы ты послушал новую пластинку Линды Ронштадт, «Живущие в США». Классная вещь.
Когда мы выходили из бара, я сказал:
– Кевин говорит, Ронштадт свихнулась.
Жирный притормозил у двери.
– Кевин сам свихнулся. Вытащит в день Страшного Суда свою чертову дохлую кошку из-за пазухи, и над ним посмеются так же, как он смеется над нами. Именно этого он и заслуживает – Высшего Судию такого же, как он сам.
– Неплохая теологическая идея, – заметил я. – Оказываешься лицом к лицу с самим собой. Думаешь, ты найдешь его?
– Спасителя? Конечно, найду. Если кончатся деньги, я вернусь домой, подзаработаю и снова отправлюсь искать. Он должен где-то быть. Зебра так сказала. И Фома в моей голове помнит, что Иисус был здесь совсем недавно. И знает, что он должен вернуться. Они все так радовались, так готовились к встрече. Встрече жениха. Они, черт побери, так веселились, Фил, такие жизнерадостные и возбужденные, носились туда-сюда. Они выбежали из Черной Железной Тюрьмы и все смеялись и смеялись. И они взорвали ее к хренам, Фил, взорвали долбаную тюрьму. Взорвали и убежали прочь… бежали и смеялись и совершенно счастливы. И я был одним из них.
– И снова будешь, – сказал я.
– Буду, – кивнул Жирный, – когда найду его. А пока не найду – не буду. Не могу быть, другого не дано. – Он остановился на тротуаре, руки в карманах. – Я тоскую по нему, Фил, охрененно тоскую. Я хочу быть с ним, хочу почувствовать, как он обнимает меня. Я видел его – ну, в некотором роде – и хочу увидеть снова. Эта любовь, тепло… эта радость той его части, которая есть я, оттого, что он видит меня, оттого, что он – я, от узнавания. Он узнал меня.
– Да, – пробормотал я.
– Никто не понимает, каково это – увидеть его, а потом больше не видеть. Уже почти пять лет, пять лет… чего? – Он взмахнул руками. – А что было до того?
53 
