35 
– Нас не трое, – сказал Антон. – Нас, дорогой Саул, двадцать миллиардов. Наверное, раз в двадцать больше, чем на этой планете.
– Ну и что? – сказал Саул. – Вы понимаете, что вы хотите сделать? Вы хотите нарушить законы общественного развития! Хотите изменить естественный ход истории! А знаете вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству.
– Никто не собирается ломать хребты, – возразил Вадим. – Были времена, когда целые племена и государства по ходу истории перескакивали прямо из феодализма в социализм. И никакие хребты не ломались. Вы что, боитесь войны? Войны не будет. Два миллиона добровольцев, красивый, благоустроенный город, ворота настежь, просим! Вот вам врачи, вот вам учителя, вот вам инженеры, ученые, артисты… Хотите, как у нас? Конечно! И мы этого хотим! Кучка вонючих феодалов против коммунистической колонии – тьфу! Конечно, это случится не сразу. Придется поработать, лет пять потребуется…
– Пять! – сказал Саул, поднимая руки к потолку. – А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне просветители! Народники-передвижники! Это же планета, понимаете? Не племя, не народ, даже не страна – планета! Целая планета невежества, трясина! Артисты! Ученые! А что вы будете делать, когда придется стрелять? А вам придется стрелять, Вадим, когда вашу подругу-учительницу распнут грязные монахи… И вам придется стрелять, Антон, когда вашего друга-врача забьют насмерть палками молодчики в ржавых касках! И тогда вы озвереете и из колонистов превратитесь в колонизаторов…
– Пессимизм, – сказал Вадим, – есть мрачное мироощущение, при котором человек во всем склонен видеть дурное, неприятное.
Саул несколько секунд дико глядел на него.
– Вы не шутите, – сказал он наконец. – Это не шутки. Коммунизм – это прежде всего идея! И идея не простая. Ее выстрадали кровью! Ее не преподашь за пять лет на наглядных примерах. Вы обрушите изобилие на потомственного раба, на природного эгоиста. И знаете, что у вас получится? Либо ваша колония превратится в няньку при разжиревших бездельниках, у которых не будет ни малейшего стимула к деятельности, либо здесь найдется энергичный мерзавец, который с помощью ваших же глайдеров, скорчеров и всяких других средств вышибет вас вон с этой планеты, а все изобилие подгребет себе под седалище, и история все-таки двинется своим естественным путем.
Саул рывком откинул крышку мусоропровода и принялся яростно выбивать туда свою трубку.
– Нет, голубчики. Коммунизм надо выстрадать. За коммунизм надо драться вот с ним, – он ткнул трубкой в сторону Хайры, – с обыкновенным простаком-парнем. Драться, когда он с копьем, драться, когда он с мушкетом, драться, когда он со «шмайссером» и в каске с рожками. И это еще не все. Вот когда он бросит «шмайссер», упадет брюхом в грязь и будет ползать перед вами – вот когда начнется настоящая борьба! Не за кусок хлеба, а за коммунизм! Вы его из этой грязи поднимете, отмоете его…
Саул замолчал и откинулся в кресле.
Вадим задумчиво чесал затылок.
Антон сказал:
– Вам виднее, Саул, вы историк. Конечно, все это будет очень трудно. Вадим тут нес, как всегда, легкомысленную чушь. Мы вдвоем с Вадимом или втроем с вами никогда не решим эту задачу – даже теоретически. Но мы все знаем одно: не было еще такого случая, чтобы человечество поставило перед собой задачу и не смогло ее решить.
Саул что-то неразборчиво проворчал.
– Как это будет делаться конкретно… – Антон пожал плечами. – Что ж, если придется стрелять, вспомним, как это делалось, и будем стрелять. Только, по-моему, обойдется без стрельбы. Пригласим, например, этих желающих странного на Землю. Начнем с них. Они, наверное, захотят уехать отсюда…
Саул быстро вскинул и снова опустил глаза.
– Нет, – сказал он. – Только не так. Настоящий человек уехать не захочет. А ненастоящий… – Он снова поднял глаза и посмотрел прямо в лицо Антону. – А ненастоящему на Земле делать нечего. Кому он нужен, дезертир в коммунизм?
Почему-то все замолчали. И почему-то Антону стало нестерпимо жалко Саула и страшно за него. У Саула, несомненно, была беда. И очень непростая беда, такая же, наверное, необычная, как он сам, как его слова и поступки.
Вадим с деланным оживлением вскричал:
– А вот, кстати… Мы же забыли! За что меня пырнули мечом эти угнетенные? Надо выяснить!
Он подбежал к Хайре, у которого ноги подламывались от усталости и плохих предчувствий, и снова прикрепил к его вискам рожки мнемокристаллов.
35 
