15

Помолчав с минуту, я спросила:

— Ты сказал Эдгару Бэрфуту?

— Да. — ответил Билл.

— Кому еще?

— Да больше никому.

— Когда это произошло? — А потом я сказала: — Ты, е***ный псих. Это никогда не кончится. Это продолжается и продолжается. Один за другим, они сходят с ума и умирают. Все, что я хочу, это заниматься своим магазином, накуриваться, время от времени трахаться и читать кое-какие книжки. Я никогда не просила об этом. — Колеса моего автомобиля взвизгнули, когда я вильнула, чтобы обогнать какую-то колымагу. Мы почти доехали до ричмондского края моста Ричардсона.

— Эйнджел, — начал Билл, мягко положив мне руку на плечо.

— Убери свою чертову лапу от меня.

Он убрал руку.

— Я вернулся, — повторил он.

— Ты снова спятил, тебе место в психушке, ты, псих-гебефреник. Ты что, не видишь, что со мной делается, когда мне приходится выслушивать это? Знаешь, что я думала о тебе? Я думала: по-настоящему среди нас только один нормальный. Он отмечен как псих, но он нормальный. Мы отмечены как нормальные, но мы психи. А теперь вот и ты. Ты последний, от кого я этого ожидала, но, наверное… — Я прервалась. — Дерьмо. Оно не поддается контролю, это развитие безумия. Я всегда говорила себе: Билл Лундборг в контакте с реальным. Он думает о тачках. Ты мог бы объяснить Тиму, почему нельзя ехать в пустыню Мертвого моря на «датсуне» с двумя бутылками коки и картой с заправочной станции. А теперь ты такой же псих, какими были они. Даже еще больше. — Я сделала радио громче. Звуки «Битлз» заполнили автомобиль… Билл тут же выключил радио, совсем выключил.

— Пожалуйста, помедленнее.

— Пожалуйста, когда мы доедем до шлагбаума, вылези из машины и поймай кого-нибудь другого. И можешь передать Эдгару Бэрфуту, чтобы он дурачил…

— Не вини его, — решительно сказал Билл. — Только я ему сказал, он мне ничего не говорил. Медленнее! — Он потянулся к ключу зажигания.

— Хорошо, — согласилась я, опуская ногу на тормоз.

— Ты перевернешь эту консервную банку и угробишь нас обоих. И ты даже не пристегнула ремень.

— Из всех дней именно в этот, когда убили Джона Леннона. Я должна выслушивать это прямо сейчас.

— Я не нашел гриб энохи, — заявил Билл.

Я ничего не ответила. Просто вела машину. Вела как могла.

— Я упал со скалы.

— Да, я тоже читала это в «Кроникл». Было больно?

— К тому времени я был практически без сознания из-за солнечного света и жары.

— Что ж, очевидно, ты не такой уж и сообразительный, коли убрался вот так. — А потом, неожиданно, я почувствовала жалость, и мне стало стыдно, непомерно стыдно за то, как я вела себя с ним. — Билл, — сказала я, — прости меня.

— Конечно, — ответил он просто.

Я обдумала, что говорить, и спросила:

— Когда… Как мне теперь называть тебя? Билл или Тим? Вас теперь двое?

— Меня двое. Из двух личностей образовалась одна. Подойдет любое имя. Наверно, тебе следует называть меня Биллом, чтобы люди не узнали.

— Почему ты не хочешь, чтобы они узнали? Я вот думаю, что такое важное и исключительное событие, как это, такое знаменательное, как это, должно быть известно всем.

— Меня снова упекут в больницу.

— Тогда я буду называть тебя Биллом.

— Гдe-то через месяц после своей смерти ко мне пришел Тим. Я не понимал, что происходит. Я не мог объяснить. Свет, цвета, а затем чуждое присутствие в моем разуме. Другая личность много сообразительней, чем я, думает о вещах, о которых я и не думал никогда. И он знает греческий, латынь и древнееврейский, все о теологии. Мысли о тебе были очень четкими. Он хотел взять тебя в Израиль.

При этих словах я внимательно посмотрела на него, меня пробила дрожь.

— Teм вечером в китайском ресторане, — продолжал Билл, — он пытался тебя уговорить. Но ты ответила, что у тебя все спланировано. Ты не могла уехать из Беркли.

  84