60 
— Вам пришлось купить новый билет?
— К сожалению, да. Если бы я лучше владел немецким, я бы сумел объяснить контролеру, что вынужден был прервать поездку, и тогда мне пришлось бы заплатить только до Пазинга, а так пришлось снова брать полный билет.
— Билет этот у вас сохранился?
— Да, конечно. — Каменев достал бумажник, извлек билет и протянул его Апраксиной.
— Я могу приобщить его к делу?
— Да, разумеется. Но потом, когда расследование закончится, я смогу получить его обратно? Для предъявления в социаламт[4], - пояснил он.
— Вы получите назад оба ваших билета. Правда, я не знаю, как вы будете объяснять чиновникам, как вы ухитрились в один и тот же день дважды выехать из Мюнхена в Париж, но это уже ваша проблема.
— Разумеется, моя, — невесело усмехнулся Каменев. — Одной проблемой больше, одной меньше…
— А как вы полагаете, расставшись с вами у бензоколонки, Анна могла снова вернуться в отель «У Розы»?
— Зачем? — удивился Каменев.
— Чтобы поговорить с Натальей.
— Нет, не думаю. Она же видела, что Наталья пьяна. И потом утром я позвонил в Вену друзьям, у которых она должна была остановиться, и она была там.
— А могу я узнать, что это за друзья?
— Да, разумеется. Это музыкант Гранатов, старинный друг мой и Анны.
— Вы позвонили, и Михаил пригласил к телефону Анну?
Каменев удивился:
— Вы знакомы с Майклом?
— Мы с Мишей Гранатовым и его детьми старые друзья: эмигрантский мир тесен, знаете ли. Так Анна была уже в Вене, когда вы позвонили, и вам удалось с нею поговорить?
— Нет, мы не разговаривали. Майкл, сказал, что она только что приехала, приняла душ и легла спать.
— И когда же вам удалось с ней поговорить?
— Когда я вернулся из Парижа. Оттуда звонить было очень дорого.
— Вы встретились с Анной по приезде в Мюнхен?
— Да.
— И вы рассказали ей о смерти Натальи и о том, что вас уже допрашивала полиция?
— Конечно! Я же должен был ее предупредить.
— И как она приняла известие о смерти Натальи?
— Она была потрясена и все время твердила о том, что это мы виноваты в смерти Натальи. Я понял, что лучше ей оставаться в стороне от этого расследования: у Анны нервы тоже далеко не в порядке, и я посоветовал ей вернуться в Вену и пожить некоторое время у Майкла Гранатова. Я очень надеялся, что ее имя не всплывет в ходе расследования, но все-таки всплыло…
— Все-таки всплыло, — подтвердила Апраксина. — И не могло не всплыть, вообще-то говоря. А кому из вас первому пришло в голову, что Анне лучше на время покинуть Мюнхен?
— Мне. Можно сказать, что именно я настоял на ее отъезде, хотя знал, что она была готова разделить со мной все неприятности.
— Ну, блажен, кто верует, — тепло тому на свете.
— Я хотел бы подчеркнуть, — Каменев выпрямился на стуле, и голос его приобрел необычную для него твердость, — что в случившемся виноват я один. Я не собираюсь делить ответственность с женщиной, чьи нервы и так уже издерганы до крайности.
— В чем отчасти виноваты и вы, не так ли?
— Да, и в этом тоже виноват я. Поэтому прошу вас, пусть Анна останется в стороне!
— Увы, это вряд ли будет возможно, — мягко сказала Апраксина. — Но пока вызывать ее из Вены мы не станем.
Каменев снова сник и опустил голову.
— Как это все досадно! Как это все печально! — пробормотал он, снимая очки и принимаясь протирать их платком; глаза его опять стали беспомощными и грустными, как у несчастного ребенка.
— Я думаю, на этом мы сегодня закончим наш разговор, — сказала Апраксина. — Сейчас я переведу протокол инспектору, и если у него к вам не будет дополнительных вопросов, мы с вами простимся. На время.
Апраксина перевела инспектору последние показания Каменева, и тот согласился, что на этом допрос пока можно прекратить.
Вежливо попрощавшись, Каменев встал, взял из угла свой зонт, с которым, похоже, не расставался ни при какой погоде, и покинул кабинет.
После его ухода Миллер встал из-за стола, потянулся и сказал:
— А жаль беднягу! Сдается мне, еще совсем немного, и он сам покончил бы с собой из-за этих двух отчаянных соперниц. Не обижайтесь, графиня, но мне кажется, наши немецкие женщины ведут себя в подобных ситуациях менее истерично, чем русские.
— Это вам только кажется, инспектор, — пожала плечами Апраксина. — Есть такие глубины страстей, до коих национальные перегородки не доходят. Оставленные жены и брошенные любовницы ведут себя в каждом обществе по- разному, это правда. Но женщина, которую то бросают, то снова любят, то отталкивают, то приближают, теряет не только личные, но и национальные особенности и становится просто психопаткой — а психопатии все нации покорны.
60 
