3 
- Значит, ты хочешь надавить.
- Да ничего я не хочу, упрямая твоя башка! Я добра тебе хочу, понимаешь? У меня не так много друзей, чтобы ими разбрасываться. Мне с тобой работать легко, ты, Зява, голова. У тебя ума больше, чем у всех нас вместе взятых. И чутье твое... Да верю я! Верю! Только меня сроки поджимают, пойми. Второй месяц заканчивается. Срок предварительного следствия на исходе. Тебе проспаться надо, а в понедельник утром мы на трезвую голову все обсудим. Пойдем, я тебя провожу. Там канава. Сосед слева все чего-то роет. Туннель в Америку, не иначе, мать его! К Бушу хочет в гости ездить. На уик-энд. А что? Денег - куры не клюют! Зато мы все ходим, спотыкаемся. Но попробуй скажи, он - директор городского рынка!
- А ты следователь прокуратуры!
- Имеешь в виду, что я могу его посадить? И по этой причине он меня хоть капельку, да боится? - И Горанин расхохотался.
Капитан Завьялов знал, что противостояние закончится так же, как всегда: он уступит. И тайные мысли оставит при себе. Дело отправится в суд, парень - за решетку на длительный срок. Давить друг Герман умел. Еще со школы к нему прилипло это прозвище: Гора. Во-первых, Герман был выше ростом и сильнее всех. Во-вторых, всего в нем было чересчур. И силы, и бахвальства, и уверенности в себе. Противостоять Горе было невозможно.
Самого Завьялова в детстве звали Зявой. Он был почти на голову ниже друга, худой интеллигентный мальчик с некрасивым умным лицом. Хорошо учился, вечерами много читал вместо того, чтобы бегать на свидания с девочками, а по выходным водить их на дискотеки. Теперь багаж его знаний и опыта был настолько велик, что придавливал к земле. И без того невысокий Зява постоянно сутулился, в то время как огромный Герман ходил прямо, расправив широкие плечи. Им бы с Гораниным теперь поменяться местами, того бы на оперативную работу, а капитана - в прокуратуру, да не сложилось. Зяву считали человеком неудобным. Есть такое понятие: молчаливое сопротивление. Зява никогда не поднимал голоса, был, что называется, вещь в себе, и это отпугивало людей. Зяву обходили и симпатией, и должностями. Хотя умнее его человека на оперативно-розыскной работе не было. Капитан Завьялов молча тянул свою лямку, а раз в неделю, под выходные, слушал циничные откровения Германа за бутылкой водки. Зачем ходил к нему? Сам не мог понять. Но продолжал ходить. Странная дружба продолжалась. Зява словно испытывал собственное терпение.
...Они вышли на крыльцо, Герман достал сигареты, предложил другу. Вообще-то Горанин не курил, но в пятницу вечером позволял себе этакую шалость. После выпитой водки и выплеснутой из души грязи одна-две затяжки приводили его в состояние, сходное с натянутой гитарной струной. Смог бы зазвенеть, запеть, если попросят. Был месяц апрель, снег растаял, но солнце еще не прогрело землю, по ночам бывали сильные заморозки. До минус десяти. Промороженный воздух звенел, словно горный хрусталь. Казалось, любой громкий звук способен разбить его вдребезги. Горанин, немного хмельной, накинув на плечи кожаную куртку, стоял на крыльце без шапки и не спеша с наслаждением затягивался сигаретой. Темная прядь волос картинно падала на высокий лоб, карие глаза влажно блестели. Холода он не чувствовал. Завьялов невольно поежился: бывают же на свете такие красивые люди! И тоже потянулся за сигаретой. Он курил много, особенно когда нервничал. У Александра Завьялова было потрясающее чутье на неприятности. Вот и сегодня лихорадило. Он ждал, что вот-вот раздастся оглушительный звон, и хрупкая хрустальная тишина в один миг превратится в осколки. Но было тихо. «Почудилось», - подумал он. В отличие от Горанина, холод почувствовал моментально и начал трезветь.
- Пойдем, что ли, - кивнул Герману. - Холодно стоять.
- Ну пойдем.
Когда они вышли за ворота, Горанин споткнулся в темноте и начал материться. Завьялов молча улыбался. Герман выпустит пар и успокоится. С соседом связываться не будет, в этом он осторожный. Потому и положение его такое прочное.
Ночь была безлунной. Дорога впереди не освещена, только в районе Фабрики, у первых домов, - одинокие огни. Завьялов обернулся: над воротами соседнего особняка горел яркий фонарь. Там было светло, и трехэтажный добротный коттедж виднелся, как на ладони. На первом этаже темно, окна на втором светились. Вдруг Завьялов увидел под фонарем человека. Мужчина выше среднего роста, плотного сложения, небритый, узкогубыи, замер на мгновение у калитки, потом решительно толкнул ее и вошел во двор.
3 
