очень нудно 
61 
Полутора часами позже, одетый в потрепанный и вылинявший почти добела джинсовый костюм, майор Чиж вышел из метро на Пречистенке и неторопливо двинулся по Гоголевскому бульвару, на ходу вынимая из кармана сигареты. Ему все время приходилось напоминать себе, что торопиться некуда: он находится в вынужденном отпуске, его никто не ждет, и нет никакой необходимости нестись сломя голову. Перестроиться на такой неторопливый ритм оказалось очень непросто, но в те немногие моменты, когда Чижу удавалось отключиться от мыслей о делах, он получал давно забытое удовольствие от неторопливой прогулки по тенистой алее, где, как и много лет назад, на скамейках сидели пожилые пары, а по газонам с визгом носилась детвора. За узорчатой чугунной решеткой, шурша шинами по асфальту и время от времени рыча двигателями, проносились машины, но они существовали в каком-то ином измерении, словно были отделены от этой аллеи и лениво бредущего по ней Чижа толстым пуленепробиваемым стеклом. Постепенно майор совсем расслабился и вскоре поймал себя на мысли, что ему уже очень давно не было так хорошо и покойно.
Вскоре он заметил впереди какую-то тусовку. Издали эта неторопливо движущаяся группа людей была похожа на миниатюрную толкучку, но, подойдя поближе, майор убедился, что наконец-то попал по адресу.
Водитель служебной машины, так неудачно повстречавшийся в лесу с Абзацем, не врал, рассказывая Чижу об этом месте. Народ здесь был самый разный, и некоторое время Чиж просто глазел на людей, получая от этого неожиданное удовольствие. В самом деле, здесь было на что посмотреть. В течение добрых пяти минут Чиж украдкой наблюдал за горячим спором, разгоревшимся между упитанным пожилым гражданином с внешностью профессора университета и каким-то не менее пожилым, но гораздо более потрепанным типом с грязными седыми космами до плеч и желтыми от никотина усами. Предметом спора служил виниловый диск в потертом бумажном конверте. Солидный гражданин в строгом костюме, белоснежной рубашке и дорогом галстуке что-то с жаром доказывал стареющему хиппи в грязноватых растянутых джинсах, жестикулируя зажатым в руке кейсом из натуральной кожи и время от времени тыча пальцем в пластинку, которую держал в руках его оппонент. Хиппи в ответ отрицательно тряс головой и, когда «профессор» принимался особенно ожесточенно тыкать в пластинку пальцем, осторожно отводил ее в сторонку, прикрывая от разбушевавшегося интеллигента костлявым плечом. Наконец последний демонстративно плюнул и, пристроив на жирном колене свой кейс, принялся трясущимися от возбуждения руками вертеть колесики кодовых замков. Чиж не удивился бы, если бы «профессор» выхватил из чемодана «кольт» сорок пятого калибра или толстую пачку денег, но, когда тот справился наконец с замками, на свет появилась еще одна пластинка — судя по виду, точно такая же, как та, что была в руках у второго спорщика. На какое-то время спор утих: скандалисты, сдвинув головы, занялись тщательным сличением потертых бумажных обложек. Чиж хмыкнул и принялся с интересом осматриваться, чтобы понять, как вести себя в новой обстановке.
Он очень быстро пришел к выводу, что никаких особенных правил поведения здесь просто не существует. Народу на пятачке было совсем немного — человек двадцать. Кто-то приходил, кто-то уходил. На нескольких скамейках были разложены пластинки, кассеты и книги. Подойдя поближе и окинув взглядом эти богатства, Чиж удивился: раньше он считал, что видел, слышал и держал в руках все записи «Битлз», когда-либо выпущенные и распространенные на территории бывшего Союза. Теперь выяснялось, что это далеко не так, и Чиж чувствовал себя как человек, неожиданно откопавший в собственном огороде двухведерный горшок с золотыми монетами. На какое-то время он даже забыл, зачем сюда явился, и добрых полчаса бродил от скамейки к скамейке, вглядываясь, щупая, читая названия и листая страницы книг, иллюстрированных никогда не виденными раньше фотографиями. Краем уха он ловил обрывки разговоров, звучавших для него как лучшая в мире музыка. Здесь практически не говорили о деньгах, события тридцатилетней давности обсуждали так, словно они происходили вчера. О «ливерпульской четверке» вспоминали, будто они были соседями по лестничной площадке. Эти люди, как и сам Чиж, навеки застряли в конце шестидесятых, даже не заметив того, что им уже давно не по шестнадцать лет. Те из них, что были постарше, по привычке побаивались КГБ и время от времени прерывали вполне невинные разговоры зловещим: «Все, старик, об этом не стоит…». Это выглядело довольно комично, но Чижу почему-то не было смешно: напротив, он испытывал странное щемящее чувство, от которого начинало подозрительно щипать в носу. Проанализировав свои ощущения, майор пришел к удивившему его выводу, что это чувство обыкновенное сентиментальное умиление. «Черт подери, — подумал он, неужели я на такое способен? Лапоть правильно сделал, что выгнал меня в отпуск: нервишки у меня совсем растрепались, даже неудобно…»
61 
