очень нудно 
44 
— Я пойду, — сказал Свистунову.
— Брось, Ваня, не дури! Сам пойду.
— Нет, я. Информацию мне дали. А вдруг липа?
— Кто дал информацию?!
— Никто. Сам вспомнил. Пусти.
— Я с тобой. — Руслан махнул рукой: мол, прикройте, если что.
А он действительно вспомнил. Все, до последней выщербленной плитки на дорожке, что вела к дому. Вспомнил маленький прудик, так, не прудик, яму, полностью затянутую ряской возле этого дома. Вспомнил две ивы над ней, высокий, глухой, кирпичный забор по переду, тяжелые чугунные ворота. Вспомнил тот момент, когда постучался в калитку и ему открыли. И даже свою первую фразу, сказанную там, на той стороне, вспомнил:
— Ну, мужики, где у вас тут спирт с водой по бутылкам разливают?
Он сказал ее бодро, шутливо, а потом хотел сказать что-то еще, очень важное, но не успел. Тот, кто стоял за спиной, ударил его по голове. Бутылкой? А с чего он взял, что бутылкой? Это было потом, в подвале дома. Или на первом этаже, в прохладном помещении без окон. Были бесконечные ряды пустых бутылок, головокружение и полный провал.
— Да, это здесь. Точно: здесь.
— Уверен?
— Да. На все сто процентов.
— Тогда, может, ребят вперед пустим? ОМОН?
— Погоди. Я сам.
Он постучался в калитку, что была прорезана в тяжелых чугунных воротах. Еще раз, потом еще. Открывать ему никто не спешил. Свистунов пожал плечами, отошел в сторону:
— Ну и что? Я же говорю, что надо…
А реакция у него всегда была лучше, чем у Руслана. Он уловил это движение в одном из окон всей своей кожей. Ее внезапно расширившиеся поры, пропустив больше воздуха, сделали тело удивительно легким. И почему-то подумалось не о себе, о Руслане. Опасность. Тренированное тело откликнулось мгновенно. Пружина распрямилась, ударила, и внутри словно бы все взорвалось. Кинулся, свалил Свистунова, покатил по земле в сторону, к прудику, к двум склонившимся ивам. Выстрел прогремел не один, несколько. Также всей кожей, инстинктивно почувствовал, что не зацепило. И Свистунова тоже. Свежая человеческая кровь пахла очень остро, специфически, это он тоже вспомнил. Мимо: значит, пока пронесло. Но и не закончилось.
— Ах ты… — выругался Руслан и потянулся за пистолетом.
Он же тряхнул Свистунова как следует, закричал:
— Дурак! Он сверху бьет! А ты лежишь тут! На открытом месте! Давай за ивы!
Вскочили, до деревьев осталось каких-то два шага. Он понял, что сейчас будет еще выстрел, и, рванув Руслана на себя, как-то дико, по-звериному прыгнул в сторону, к деревьям, к воде. Снова упали, одна его нога попала прямо в зеленую ряску, хорошо, что яма оказалась неглубокой. На всякий случай он прикрыл Свистунова.
— Да ты что?! Совсем сдурел?! Я сам! Сам!
— Заткнись!
И тут пошел ОМОН. Сзади, совсем с другой стороны. Стрелявший из окна, с третьего этажа, даже не успел поменять позицию. «Своих» было гораздо больше. И у тех, что в особняке, только один пистолет. Во всяком случае, больше оттуда не стреляли. За открывшимися наконец воротами он увидел уже рукопашную: парни в камуфляже заламывали руки двум отчаянно хрипевшим мужикам. Третий свалился сверху, с третьего этажа, покатился по земле, к мужику тотчас кинулись, тот завыл, заблажил что-то нечленораздельное, злое.
Руслан Свистунов вырвался из-за его, мукаевской, спины, размахивая пистолетом, кинулся вдому:
— Где он, это урод?! Который стрелял?! Где?!
Отошел в сторону, устало опустился на груду лежащих досок. Икры ног подрагивали от напряжения, во рту было сухо. Внутри все еще звенело, сердце выталкивало в артерию кровь, словно осколки: остро, больно. Сейчас они сами. Пока сами. А потом уже он.
Тот, что прыгнул с третьего этажа, ругаясь, жаловался на сломанную ногу:
— Ну что ж вы, суки?! Да за что-о?! Болит ведь!
— Давай-давай, там подлечат! — Ему защелкнули наручники на заломленных за спину руках, толкнули к воротам.
— О-о-о! Нога-а!
— Е…! Не на себе ж его тащить! — выругался кто-то.
Все так же устало он поднялся с досок, подошел:
— Подождите. «Скорую», наверное, надо. Вдруг у него, и правда, перелом?
Мужик вдруг замолчал, уставился на него, следователя Мукаева, не мигая. И вдруг прошелестел:
— С-сука.
— Что? Сказали вы что?
— Я ж тебя по башке. Я ж думал, что тебе теперь крышка.
— Так это вы меня ударили?
Недоумение, не больше. Его обидчик был похож на волка, которого охотники затравили, скрутили и теперь выставили на всеобщее обозрение, как существо отныне не опасное, хотя в глазах у хищника по-прежнему злость. Но в зубах-то палка. Вот пусть ее и кусает.
44 
