70 
Мысленно послав их ко всем чертям, Борис стал спускаться по лестнице. Ковровая дорожка, местами протертая до основы, глушила его шаги; ощущение надвигающейся опасности, которое сделалось почти невыносимым, пока он стоял на месте, вновь пошло на убыль. В каком-то из номеров, а может быть и не в одном, полным ходом шла гулянка: до Грабовского доносились громкие голоса, смех; потом где-то хором затянули песню, но после первой же нестройно пропетой строчки пение оборвалось, сменившись взрывом хохота.
Он миновал лестничную площадку, украшенную запыленной, написанной маслом картиной с легко узнаваемым изображением окрестных гор, и перед ним открылся расположенный внизу гостиничный холл. Стойка портье пряталась за выступом стены; чтобы увидеть ее, надо было спуститься почти до конца лестницы. Грабовский двинулся вперед, но на полпути что-то заставило его остановиться. Он замер, зачем-то прижавшись к стене, и стал прислушиваться – не столько к тому, что происходило внизу, в холле, сколько к собственным ощущениям. При этом ему подумалось, что он как-то уж очень быстро, буквально на протяжении одного дня, уверовал в свои необыкновенные способности, о которых до сегодняшнего утра и не догадывался. Может быть, он находится в плену навеянной словами вздорной бабки иллюзии и вовсе не спасает свою жизнь, как ему кажется, а просто совершает глупые, смехотворные, продиктованные самомнением и трусостью поступки?
Впрочем, это никого не касалось. Даже если это все одна сплошная глупость, о ней никто никогда не узнает. Человек вышел подышать свежим воздухом – вот все, что следует знать его подельникам, а остальное – не их собачье дело. Лучше быть смешным, чем мертвым; Борису Грабовскому доводилось слышать о людях, которые думали иначе, но он таких людей никогда не встречал и не без оснований предполагал, что не встретит: рассуждая подобным образом, долго не проживешь, и, значит, такие герои – вымирающая порода. А может, уже и вымершая…
Он понял, что может двигаться дальше, оттолкнулся от стены и почти бегом преодолел последние несколько ступенек. За стойкой портье никого не было, но в воздухе пахло свежим сигаретным дымом, и, повернув голову, Грабовский разглядел легкую голубоватую струйку, которая, закручиваясь спиралью почти параллельно полу, тянулась в темное устье служебного коридора. У него на глазах струйка рассеялась и пропала, а из коридора послышался характерный щелчок задвижки на двери мужского туалета.
Входная дверь была распахнута настежь, вокруг горевшей на стойке лампы толклись, ударяясь о стекло, бледные ночные мотыльки с сероватыми, будто вырезанными из туалетной бумаги, крылышками. Из темноты снаружи волнами наплывал неумолкающий, непривычно громкий стрекот цикад. Грабовский быстро пересек холл, подошел к дверям и увидел свою черную тень, возникшую в косом четырехугольнике света, падавшего на крыльцо. Чувствуя себя живой мишенью, в которую из непроглядного мрака нацелены тысячи хищно шевелящихся стволов, он сбежал с крыльца и нырнул в спасительную темноту.
Дав глазам немного привыкнуть, Грабовский выбрался из клумбы, в которую сослепу угодил, перебежал призрачно белевшую в темноте ленту дороги и с треском вломился в какие-то кусты. Он испуганно замер, уверенный, что этот шум перебудил половину городка, но вокруг по-прежнему царило спокойствие, какое бывает только в таких вот захолустных местечках, отходящих ко сну, едва стемнеет, и пробуждающихся с первыми проблесками рассвета. Где-то далеко лениво залаяла собака; на фоне немногих освещенных гостиничных окон, беспорядочно трепеща похожими на клочья пепла крыльями, беззвучно и стремительно проносились летучие мыши.
Ему опять пришло в голову, что он ведет себя как последний дурак, но он не поддался: в данный момент голос подсознания звучал громче, и этот голос уверял, что он поступает правильно. «Десять минут, – решил Грабовский. – Ну, от силы пятнадцать. Если за это время ничего не произойдет, придется вернуться, пока Граф не выбежал на улицу с пистолетом в руке и не принялся искать меня по всем углам…»
Он призадумался, как быть, если это действительно случится, но тут же махнул на Графа рукой: внутренний голос настойчиво подсказывал, что объясняться с товарищем майором ему уже не придется ни при каком раскладе. Он сидел в кустах и смотрел на освещенное окно только что покинутого номера, а ощущение было такое, словно под ним спасательная шлюпка и смотрит он не на медленно отходящую ко сну провинциальную гостиницу, а на готовый пойти ко дну корабль. Иллюминаторы еще светятся, на всех палубах горят яркие огни, судовые машины вращают винты, которые пенят черную ночную воду, но в трюме уже открылась течь, о которой пока никто не знает, и невидимые в темноте крысы сотнями прыгают за борт, покидая обреченную посудину…
70 
