очень нудно 
95 
У женщины, лежавшей рядом с ним в постели, было длинное, слишком костистое и холодное, чтобы даже в минуты нежности выглядеть красивым, лицо и льдисто-серые безразличные глаза. Тело у нее было тоже длинное, не по возрасту гибкое и мускулистое, а поросль на лобке лежала густыми завитками, напоминая овчину. В сочетании с дрябловатой, уже немолодой кожей и висловатым задом все это выглядело не слишком аппетитно, но ноги у нее до сих пор были превыше всяческих похвал, а ртом она выделывала такие штуки, о которых можно было только мечтать. Это была профессионалка, и Глеб испытывал к ней ровное дружеское расположение: он и сам был профессионалом. По крайней мере, Волков утверждал, что прочел это в его памяти.
Медленно потягивая джин с тоником, Глеб во всех подробностях вспоминал тот разговор. Это стало ежеутренним ритуалом – сигарета, джин с тоником, чашечка кофе, иногда секс… И все это продолжалось уже вторую неделю. За это время Глеб окреп, набрал вес, мускулы налились прежней силой, он был, как говорится, готов к труду и обороне, и бездействие начало понемногу тяготить его.
Тот разговор… Глеб покосился на женщину. Она тоже пила джин с тоником. Обнаженная, горячая, с запотевшим бокалом в руках, с выкрашенными перламутровым лаком ногтями на ногах – суперконцентрат провинциальной роскоши, местечковая Клеопатра с холодными безразличными глазами…
…В тот раз он не сумел выбраться из кресла самостоятельно, Волкову пришлось подставить плечо, благо мужик он был крепкий, застоявшийся, и поднять обмякшее тело Слепого ему было раз плюнуть.
«Ну что, – сказал ему Волков, – ну что, Глеб Петрович, как самочувствие?» – "Кто Глеб Петрович?
Я? Ладно, пусть так… И что дальше?" – «Дальше – немного сложнее, – сказал Волков. – Видишь ли, ты оказался таким человеком, что либо ты будешь работать на меня, либо я тебя кончу – здесь и сейчас, и никто тебя не найдет…» – «Ой как страшно, – сказал Глеб. – А конкретнее можно?» – "Пожалуйста, – сказал Волков, – конкретнее так конкретнее.
Поройся в своей памяти, и все поймешь."
Он порылся в своей памяти и действительно кое-что обнаружил. Это сильно смахивало на конспект: родился, учился, сидел, освободился, снова сидел… К этому конспекту прилагался список жертв: депутат, два адвоката, четыре генерала, кто-то там еще.., куча народа, в общем. Подробностей он не помнил, помнил только, что звали его Глебом, что кличка у него была Слепой и что был он наемным убийцей, умелым и удачливым, а следовательно, дорогостоящим.
«Это все какое-то дерьмо, – сказал он Волкову. – Ты извини, шаман, но мне лично кажется, что все было как-то не так. Очень похоже, но чуть-чуть по-другому.» – «Ты сам-то понимаешь, что сейчас сказал? – спросил Волков. – Я же тебе слова не говорил, ты же сам с собой разговариваешь, это твоя настоящая память с ложной спорит» Ясное дело, каждому калеке хочется верить, что он в прошлом был либо олимпийским чемпионом, либо банкиром, либо суперагентом… Но на деле-то, дружок, – сказал ему Волков, вертя в пальцах неприкуренную длинную сигарету, – на деле все было совсем не так… Байки хороши для детей и тех, кто сидит на нарах, но мы-то с тобой не дети и не зеки, у нас с тобой дел невпроворот, так что давай-ка просыпайся, пора браться за работу. Птичка утром прилетела и давай в окно стучать: как тебе не надоело, как не стыдно столько спать… Или ты думаешь, что тот майор зря по твою душу приходил? Какой майор?
Да тот самый, майор ФСБ Колышев, которого вы с тем лейтенантиком на пару замочили…" – «Ладно, сказал Глеб – не ему сказал, не Волкову, а себе, – ладно. Уголовник, значит. Значит, не поделил с братвой бабки, не того кого-то замочил и был выведен за скобки… Ладно. Что-то непохоже на правду, но.., ладно.» Другой правды у него все равно не было, и пока что приходилось жить с этой. Волков утверждал, что сдвинул процесс восстановления его памяти с мертвой точки, и Глеб не спорил, хотя то, что он теперь знал о себе, воспринималось скорее как некий имплантант, чем как органичная часть личности.
Он не спорил, потому что все-таки был профессионалом и понимал, что споры не приведут ни к чему.., кроме, разумеется, безымянной могилы. Кем бы он ни был, но профессионал продолжал жить в нем, и профессионал настаивал на том, чтобы до времени сидеть и не дергаться, потому что все было неспроста: и его новая память, которой он инстинктивно не верил, и эта роскошная спальня, и страстные вздохи по ночам, и утренний джин…
95 
