86 
— А это уже проделки уборщицы-польки, за что-то невзлюбившей русского постояльца. Она увидела венок у дверей Виктора, а потом на лестничной площадке, рассердилась и «принципиально», как она выразилась, возвратила его на место, а потом, вконец озлившись, демонстративно возложила его на кровать Виктора. Кстати, она тоже решила, что надпись сделана по-русски.
— Не мудрено. Вот и вся разгадка таинственного венка… Но осталось еще кое-что!
— Я помню — и я уже в пути! — инспектор вышел за дверь.
Оставшись одна, Апраксина нашла в своей сумке особое портмоне, в котором лежали визитные карточки, и нашла нужную. Она позвонила, и Борух оказался дома.
— Боренька, это я, Елизавета Николаевна. Вот видите, вы понадобились мне намного раньше, чем мы оба могли предположить. Вы не могли бы оказать мне огромную услугу? Разыщите для меня, пожалуйста, телефон русской женской обители в Гефсимании и потом перезвоните мне сюда. Да, по тому же самому делу… Мне нужно задать пару вопросов Людмиле Гурновой, проживающей в монастыре. Скажите матушке Анне, что это связано со следствием. Я буду ждать вашего ответного звонка вот по этому номеру, — и она продиктовала телефон инспектора.
Сделав звонок, Апраксина снова откинулась в кресле и задремала. Ответный звонок раздался где-то через полчаса, но звонил не Борух, а сама Людмила Гурнова.
— Я слушаю вас, Елизавета Николаевна! Борис сказал, что у вас ко мне появились еще какие-то вопросы?
— Всего один. Скажите, Виктор был левша?
— Да, он был левша. Но этого почти никто не знал, ведь он почти все делал правой рукой и только картины писал левой.
— Интересно, почему же этого никто не заметил?
— В этом нет ничего удивительного. Сначала он думал, что легко завоюет известность на Западе. Первые два года он еще занимался живописью, но когда ему не удалось продать ни одной своей работы, он решил, что как художник он в Европе уже не состоится. У него появились другие планы.
— Какие же?
— Найти первоначальный капитал и заняться торговлей работами русских художников.
— И из этого тоже ничего не вышло…
— Не вышло.
— Вы, наверное, не приедете на похороны Виктора Гурнова?
— Нет, не приеду. Дальние проводы — лишние слезы. Но если… если можно, Елизавета Николаевна, закажите ему от меня венок, а я потом пришлю вам деньги.
— Хорошо. А какую надпись заказать на венке?
— «Благодарю за любовь». Все-таки мы любили друг друга… Мало любили, плохо любили, но все-таки любили, как умели.
— Я это сделаю от всего сердца. Желаю вам мира душевного и счастья на новом пути.
— Спасибо. А вы приезжайте к нам когда-нибудь просто так, дорогая Елизавета Николаевна. Матушка тоже просила передать вам приглашение.
— Поблагодарите ее за меня. Я обязательно приеду, если даст Бог!
Только она успела повесить трубку, как за дверью раздались шаги. Вошли инспектор и Иван Гурнов.
— Проходите, Ваня, раздевайтесь! Мы вас задержим всего на несколько минут.
— Здравствуйте, Елизавета Николаевна. Узнали что-нибудь новое про моего отца? Известно уже, кто его убил?
— Да, мы это знаем уже почти наверняка, осталось уточнить некоторые детали.
Иван повесил куртку на вешалку возле дверей и прошел к столу. Апраксина отметила, что ничего нового в его одежде не появилось — та же куртка, тот же свитер, тот же теплый бабушкин шарф из деревенской шерсти…
— Ну что, Ваня, купили вы зимнее пальто для бабушки?
— Да. И уже успел отправить посылку.
— Замечательно. В Петербурге еще долго будут морозы, Крещение еще впереди.
— Да уж это наверняка! Что вы хотели у меня спросить?
— У меня только один вопрос, Ваня: был ли ваш отец левшой?
— А разве я вам этого не сказал? — удивился Иван.
— Когда вы мне это говорили? — еще больше удивилась Апраксина.
— Ну как же! Мы сидели с вами в пиццерии, вы дали мне деньги, и я стал писать вам расписку левой рукой…
— Бог мой, ну какая же я растяпа! Вы помахали левой рукой, в которой держали такую на- рядную красную авторучку, и сказали, что это единственное наследство, оставшееся от отца!
— Ну да, я ведь тоже левша.
— А я подумала, что вы говорите о той красной с золотом авторучке!
— Да что вы, какое там золото! Я эту ручку купил на фломаркте у турка за одну марку! Я именно про то и говорил, что отец не оставил мне ничего, кроме своей леворукости.
86 
