очень нудно 
50 
«Французы разграбили и сожгли Смоленск, церкви обратили в конюшни, поругали женщин, терзали оставшихся в городе стариков и слабых, чтобы выведать у них, где спрятаны мнимые сокровища. Во всю эту войну они показались совершенными вандалами. В поступках их незаметно искры того образования, которое им приписывают. Во все это время они ознаменовали себя неистовствами, осквернением церквей и сожиганием сел…»
Был знойный июльский полдень. Полковник Чернышев дежурил в штабе. В соседней комнате великий князь Константин Павлович о чем-то совещался с приближенными генералами. Внезапно дверь распахнулась. Великий князь выскочил красный, злой, растрепанный, прохрипел:
– Чернышев, поезжай со мною!
Ага, к Барклаю понесло. Мешать, по обыкновению.
– …Немец, изменник, подлец! Продаешь Россию, так вот я не хочу состоять у тебя в команде! К Багратиону с корпусом перехожу!
Барклай удивленно посмотрел на великого князя. Тот продолжал изрыгать самые непристойные ругательства. Барклай отвернулся и занялся своими делами.
– Что, а? Каково я этого немца отделал! – самодовольно усмехнулся великий князь и убежал.
Чтобы через час по возвращении в штаб получить от Барклая предписание: сдав гвардейский корпус генералу Лаврову, немедля выехать из армии.
Чернышев улыбнулся и обратился к одному из офицеров:
– Здорово! Выставить из армии родного братца императора! И при том сохранить полное самообладание и благородство! Восхищаюсь таким характером…
– Да, но и нарекания на Барклая тоже велики…
– Кто ж о том спорит, – вздохнул Чернышев. – Я уже слышал, в Петербурге хотят нового главнокомандующего…
– А кого прочат, не слышали, полковник?
– Багратион говорил, дворянство требует назначения Кутузова…
Слова Чернышева всерьез не восприняли:
– Ну, это пустое дело! Всем известно, что государь старика Кутузова терпеть не может…
– Слухи таковы, а там кто знает! Поживем – увидим! – улыбнулся полковник.
…Государь Александр Павлович с детства мечтал о лаврах полководца. Аустерлиц, где впервые более чем ярко обнаружилась его стратегическая бесталанность, несколько поколебал, но так и не убил стремления к военной деятельности.
– Я был молод и совсем неопытен, Кутузов должен был удержать меня от сражения, – оправдывая себя, говорил император приближенным, хотя сам отлично сознавал, что Кутузов, фактически отстраненный им от командования, никак «удержать» его не мог.
И вот началась она, эта война. И все планы императора, подсказанные Пфулем, снова оказались никуда не годными. Теперь уже было значительно труднее найти себе оправдание. Сестра императора Екатерина Павловна, не щадя его самолюбия, первой в откровенном письме высказала то, о чем думали многие. «Ради бога, – писала она брату, – не берите командование на себя, потому что необходимо без потери времени иметь вождя, к которому войско питало бы доверие, а в этом отношении вы не можете внушить никакого доверия».
Молча проглотив обиду, Александр все же последовал этим советам. Войска Наполеона слишком уж быстро продвигались вперед, создавалось угрожающее положение. Дальнейшее вмешательство царя в военные дела могло окончиться катастрофой.
Вопреки своему желанию Александр вынужден был назначить главнокомандующим Кутузова.
Требуя от фельдмаршала решительных сражений и заявляя всем, что «скорее отрастит себе бороду и уйдет в Сибирь», чем заключит мир с Наполеоном, Александр Павлович ждал чуда. И понять императора было можно. Он прекрасно знал, что дворянство, проявившее столь резкое недовольство Тильзитским миром, никогда не простило бы ему нового соглашения с Францией; он был бы убит, как его отец, на что и намекал Наполеон в разговоре с Коленкуром.
А в проницательности Бонапарту никак нельзя было отказать.
6
Она чувствовала себя хуже некуда.
И дело вовсе не в том, что сегодняшний день был еще муторнее, чем остальные. Уж больно духота невыносимой казалась, и корсет был аки из свинца. Попробуй такой на себе потаскать… Дышать тягостно, а поболе всего хотелось рвануть на себе платья, чтобы посвободнее себя почувствовать. Весь день ведь решать приходилось, то ли открыть оконце в такую жарищу, то ли закрытым оставить. Пот, словно мед, к коже лип, будто горячка у нее какая. Совсем как у Антуанетты.
Измученная Полина приподняла голову и глянула на подругу. И хоть спала Антуанетта, все равно даже во сне метаться продолжала, била руками по матрасу, насквозь промокшему от пота и компрессов. Веки подрагивали нервно.
50 
