63 
3
– Ты нужду справляешь или елочками любуешься? Ох, до чего же этот Дижу мастак на нервы действовать!
– А как быть с тем, если и нужду справляю, и на елочки любуюсь? – Фаддея из себя так просто не вывести.
Он и в самом деле «елочками» любовался. В созерцании могучих дерев было нечто успокаивающее, умиротворяющее что-то. Впрочем, дела естественные тоже не ждут – Фаддей облегчился по-быстрому, натянул штаны, шинелишку запахнул и к другу обернулся.
Пора им в путь. До Смоленска не так уж и много верст шагать осталось.
Сюда солдаты из остатков Великой Армии целыми отрядами тянулись. Никто вопросов лишних не задавал, никто вообще в разговоры не вступал. Странная солянка из войск, подчиняющихся не приказам своих командиров, а дикому, обостренному донельзя желанию выжить. Уцелевшие остатки армии грозного Корсиканца.
Сил ни у кого не оставалось, артиллерию по дороге бросили, кидали измотанных товарищей.
Самые счастливые в санях до Смоленска добирались. Впрочем, клячи их едва-едва тащили, может, пешком и то быстрее выходило.
Надежда еще тлела в сердцах одичавших на бескрайних русских просторах потомков великих просветителей. Надежда на крышу над головой, на кусок хлеба и огонек в камине.
– Ты только глянь! – Дижу подошел к нему и стянул меховой треух. – Что там у меня такое?
– А что там может быть-то? – равнодушно спросил Фаддей. – Волосья грязные!
– Да ты внимательно гляди, башка дурья! Ползает в голове что-то!
Фаддей с тяжким вздохом прищурился. А потом охнул.
– Во ведь дерьмо какое! – сплюнув, заметил по-русски.
– Чего? Чего сказал-то? – растерялся Дижу.
– Merde! Дерьмо, говорю! Вши у тебя, камерад!
– О, черт! – охнул Дижу, схватился за голову и тут же отдернул руки, словно пальцы обжег сильно.
– Этот тулуп, – прошептал он. – Помнишь, я его с дохляка по дороге стащил, а негодяй вшей полон был! То-то он даже дохлый ухмылялся премерзко! Проклятье!
Фаддею тут же захотелось почесаться. Господи, хоть бы к нему не перескочили чертовы насекомые!
– Сымай! – строго приказал он Дижу. – Сымай, говорю! Иначе от вшей не избавишься!
Пришлось Дижу скидывать тулуп и треух, оставаясь в одной шинелишке.
– В Смоленске насекомых повыведешь! – успокоил его Булгарин. – В бане выпарим!
– Если не выведу, точно застрелюсь!
– Если что, мы и сами тебя застрелим, – пообещал идущий чуть поодаль угрюмого вида парень.
– Да закрой ты свою чертову пасть, merde!
– Сам merde!
Фаддей вздохнул. Всякий раз, когда он слышал слово «Смоленск», искаженное чужим французским выговором, или сам произносил его, ему казалось, что не о городе говорит он, а о Полине. И на краткий миг – всего лишь краткий миг – на него накатывала волна неподдельного счастья. Ведь может же он повстречать ее в Смоленске, отчего ж нет? Все в жизни сей возможно, и невозможное бывает. Вот только подумает о встрече, и сил сразу прибавляется.
Дорога, по которой брели они с Дижу, вела в древний город русский. И дорога тоже старой зовется. Ели по сторонам ее до небес стоят, всюду лес и безлюдье. Хотя какое ж безлюдье-то? Эвон сколько человецев в мундирах потрепанных по дороге бредут, и он с ними. Впрочем, людского в них маловато осталось. И он – с ними, и в нем – маловато.
– Если сегодня или завтра до Смоленска твоего не доберемся, читай, Булгарин, по мне отходную! Точнехонько тебе говорю! Самому подыхать не хочется, да у меня уж мизинец на левой ноге почернел. Долго я идти не смогу. А без жратвы и подавно.
– Держись, камерад, держись, – старался успокоить друга Фаддей.
Успокаивал, а сам понимал: дело-то их – швах, скоро им карачун выйдет. Ладно, он, на родной хоть земле богу душу отдаст, а Дижу… жалко.
И вот ведь что страшно: Дижу раньше никогда на близкую гибель не жаловался, не боялся ее. Жизнь презирал и даже гордился сим своим презрением. Все удары судьбы с усмешкой мизантропической встречал. А теперь вот…
А теперь все иначе. Казалось, Дижу горячо заинтересован в том, чтобы в живых остаться. Более не ненавидел Рудольф свое существование, а совсем наоборот.
Фаддею это не сегодня в глаза бросилось. Все то время, что из Москвы они утекали, Булгарин подмечал, что Дижу все больше и больше из улиточного домика своего выглядывает. Чем холоднее зима делалась, тем сильнее Дижу преображался.
До сих пор Фаддей предпочитал друга ни о чем не спрашивать, но теперь, кажется, настало время для разговора откровенного. А что? И дорога веселее пойдет.
63 
