очень нудно 
44 
– Тут я с тобой согласен, – сказал Гаркун. Перед глазами у него мало-помалу прояснилось, и он осторожно перевел дух. «Нельзя нервничать, – подумал он. – Сердце мое ни к черту. Раз уж уродился таким хилым да немощным, надо беречь себя и брать не глоткой, а умом или, в крайнем случае, хитростью. Но „кунсткамеру“ я тебе припомню. Я ее тебе в горло вобью до самых кишок вместе с зубами и с языком твоим поганым…» – Времени жалко, и работы, и денег потраченных… Черт, я ведь этих бумажек тысяч на сорок нашлепал. Козел ты, отец, – обратился он к Заболотному. – Вот что прикажешь теперь с этой макулатурой делать?
– Сколько, сколько ты нашлепал? – не поверил своим ушам Мышляев. – Сорок тысяч? Ты что, совсем обалдел?
– Угу, – сказал Гаркун, снова хватая со стола колбасу. – Вот именно, обалдел. От радости. Этот верблюд, – он ткнул обгрызенной колбасой в сторону Заболотного, – сказал мне, что бумага и краски в полном ажуре. А я, дурак, поверил. Слушай, давай мы его утопим в нужнике и скажем, что так и было!
Или замуруем в стене. У Кузнеца еще есть мешков пять цемента. Песок и вода не проблема, лопату найдем… А?
Мышляев протяжно вздохнул. Заболотный разлепил запекшиеся губы и слегка дрожащим от унижения и сдерживаемой злости голосом произнес:
– Надеюсь, это шутка?
Мышляев открыл рот, чтобы ответить, но Гаркун остановил его нетерпеливым движением руки и так резко повернулся к Заболотному, что тот от неожиданности отпрянул и прижался лопатками к холодной стене.
– Шутка?! – свистящим яростным шепотом переспросил Гаркун. – Ты взрослый человек, кандидат технических наук, и ты до сих пор не понял, что в таких делах, как наше, шуток просто не бывает? Не смеши меня! Эта шутка могла обойтись каждому из нас лет в двадцать строгого режима. Мне столько не протянуть, поэтому шутить я с тобой не собираюсь.
Ни с тобой, ни с кем бы то ни было, понял?
Он откинулся назад и разом отхватил от зажатого в руке огрызка колбасы здоровенный кусок.
– Ну, что ты пялишься на меня, как вяленый лещ на кружку с пивом? – невнятно спросил он, соря вылетающими из набитого рта крошками. – Скажи что-нибудь. Изреки, так сказать, с высот своей ученой степени.
Заболотный нервным движением сорвал с переносицы очки, протер их грязноватым носовым платком и снова водрузил на место, как бы совершая некий ритуал, призванный немного отсрочить неизбежное.
– Господа, – начал он.
– Да какие, на хрен, мы тебе господа! – перебил его Гаркун. – Надо же, обгадился по самые уши, а марку все равно держит: «господа»… По-человечески, что ли, разговаривать не можешь, профессор?
– Заткнись, Гена, – приказал Мышляев. – Хватит уже.
– Хватит так хватит, – согласился Гаркун и запихал в рот остаток колбасы вместе с веревочным хвостиком.
– Господа, – упрямо повторил Заболотный. – Видимо, я должен принести вам свои извинения, хотя это происшествие для меня еще более неожиданно, чем для вас. Вероятно, я что-то проглядел, анализируя состав бумаги. А может быть, дело в красителях, не знаю. Но должен вам заметить, что для такой работы полгода – не такой уж большой срок. Не каждое государство способно за полгода наладить выпуск собственных денег, да еще с такой высокой степенью защиты. Разумеется, я найду и исправлю ошибку, но мне хотелось бы, чтобы впредь я был огражден от подобного хамского обращения.
Гаркун перестал жевать, смачно выплюнул веревочный хвостик и протяжно рыгнул.
– Во сказанул, – хмыкнул он, ковыряя в зубах согнутым мизинцем. – Хотя в чем-то ты прав. Просто не стоило бахвалиться: дескать, мои материалы от настоящих родная мама не отличит. Вот мы и растерялись от неожиданности.
– Да, – поддержал его Мышляев. – Мы понимаем, что имеем дело с довольно сложным процессом, и именно поэтому обратились к вам. Но поймите и вы: отступать некуда. И если вы думаете, что можете просто хлопнуть дверью и уйти, то я должен вас огорчить: у нас здесь не научно-исследовательский институт и даже не секретная лаборатория Министерства обороны. У нас здесь, как бы это выразиться…
– Пещера Али-Бабы, – подсказал Гаркун. – Отсюда либо выходят богатыми, либо не выходят вообще.
Он оскалил мелкие испорченные зубы и зарычал по-собачьи, иллюстрируя свои слова.
– Кстати, отец, – забыв о Заболотном, обратился он к Мышляеву, – так что нам все-таки делать с этими бумажками?
– Да как что, – устало откликнулся Мышляев. – В печку их, и весь разговор.
44 
