127 
— Конечно, подумал Комбат. Вон она, рация. Хамство у нас преступлением не считается, а вот мордобой — это да, это уже уголовно наказуемо. Доказывай потом пьяным сержантам, что этот придурок просто вывел тебя из равновесия. А сержанты при этом будут тебе не только хамить — могут ведь и дать разок-другой по плечам, и вся карусель завертится по новой. Пропади оно все пропадом...
— Держи, дружок, — сказал Борис Иванович, протягивая таксисту деньги. — Береги себя.
— Пить надо меньше, — проворчал таксист и оттолкнул Бориса Ивановича от машины, чтобы захлопнуть дверцу.
— А ну, стой, сопляк! — взорвался Комбат и ухватился за дверцу.
Таксист рванул с места, Рублев покачнулся, теряя равновесие, и в этот самый момент засевший на крыше соседнего здания Багор спустил курок.
Багор всегда стрелял без промаху, позиция была выбрана удачно, а уж таксист и вовсе остановил машину так, словно состоял у генерала Шарова на жалованье: прямо под фонарем, так что Багру даже не пригодился прихваченный на всякий случай инфракрасный прицел.
Некоторое время майор Багрянцев разглядывал своего врага сквозь перекрестие, постепенно проникаясь ощущением собственного всемогущества и правоты, — тем самым ощущением, которое возникало в нем всегда, когда он смотрел через прицел на человека, который должен был вот-вот перестать жить. Это было одно из самых любимых удовольствий Багра, и сейчас он мог без помех насладиться им. Это как секс, подумал он вдруг.
Как хороший, правильный, грамотный секс. В сексе нельзя торопиться, и здесь тоже. Даже вечер, проведенный на сырой, крытой битумом крыше, является необходимым условием получения настоящего удовольствия: ожидание секса порой так же, если не более, приятно, как сам процесс совокупления.
Сейчас, подумал Багор, лаская пальцем в перчатке спусковой крючок. Ощущение всемогущества достигло своего пика, распирая майора изнутри, делая огромным и неуязвимым. Сейчас он казался себе Юпитером, занесшим любовно отточенную молнию над головой слишком возомнившего смертного. А смертный-то, дурак, думает, что будет жить вечно... Сейчас, мысленно сказал Багор Комбату, я тебе засажу промеж глаз.
По самое некуда засажу... С шофером только расплатись, шофер здесь совершенно ни при чем...
У него мелькнула соблазнительная мысль: а не пристрелить ли заодно и водителя? Пока прибудет милиция, можно расстрелять всю обойму, и даже не одну, а потом спокойно уйти, сесть в машину и вернуться домой. Он часто грешил подобными фантазиями, представляя, как сидит в засаде, расстреливая прохожих и автомобили или, наоборот, строчит из тяжелого пулемета, поливая свинцом улицу из окна мчащейся с бешеной скоростью машины. Багор обожал оружие и отлично понимал, что его желания мало чем отличаются от сексуальных фантазий стареющего полового маньяка. Когда-то ему приходилось очень много стрелять, теперь же он постоянно ощущал что-то вроде ломки, как у наркомана. Там, на станции, была отличная возможность вдоволь пострелять, а вот возможности уцелеть, ввязавшись в перестрелку, не было: это уже получилась бы сильная передозировка, А виноват во всем был этот усатый амбал, чтоб он сдох.
Сейчас, успокоил себя Багор. Не надо нервничать, сейчас он сдохнет.
Прямо сейчас.
Он спустил курок и увидел, как, пошатнувшись, упал Комбат, а яично-желтая, яркая, как игрушка, «волга» рванула с места и на сумасшедшей скорости скрылась за углом. Он был уверен, что попал, да и то, что он увидел, снова заглянув в окуляр прицела, подтверждало его уверенность: его враг лицом вниз лежал на асфальте, и через мощную оптику прицела была отчетливо видна медленно растекавшаяся из-под головы кровавая лужа.
* * *
Борис Иванович открыл глаза и шевельнул рукой, Пальцы ощутили крахмальную жесткость свежей простыни — он лежал в постели. «Все правильно, — подумал он, — я и собирался в постель. Однако долго же я спал! В комнате-то совсем светло!»
Борис Иванович снова закрыл глаза. Затылок ломило со страшной силой, и он решил, что вчера не выдержал-таки и напился, поддавшись на уговоры Подберезского.., а впрочем, вполне возможно, что и в одиночку.
Настроение, помнится, было самое то. Да еще этот сопляк-таксист...
Вспомнив про таксиста, он удивился: между этим юным наглецом и его собственным пробуждением лежала пропасть, в которой не было ничего, кроме полной темноты. Вот это я дал, с неловкостью подумал он.
127 
