очень нудно 
279 
Вив пытается улыбнуться. «Скажи, девочка, – шепчет она громко, – как ты поживаешь?» Но отражение недоступно ее пониманию так же, как и для всех других, пытающихся разгадать его тайну. Что это?.. Она может так же лучезарно улыбаться, чистя зубы солью, но не в состоянии проникнуть внутрь этой лучезарности…
– Хорошо же, – замечает она и выключает свет в ванной. – Такие мысли приводят девушек к питью. – Она закрывает за собой дверь, спускается вниз и, пристроившись к Хэнку на подлокотнике кресла, крепко сжимает его руку, пока телевизор надрывается: «Давай! Давай! Давай!»
– Через минуту будет перерыв, – говорит Хэнк. – Как насчет яичка, бутерброда или чего-нибудь такого? (Когда спускается Виз, я смотрю встречу между Миссури и Оклахомой… ничего особенного, тем более остается пять минут до конца первого тайма…)
– Может, вермишелевый суп с индейкой, родной? Я могу открыть банку и подогреть.
– Отлично. Все что хочешь… мне все равно, только чтобы успеть к следующему тайму. И пива, если есть.
– Ни капли.
– Ты не вывесила для Стоукса заказ на пиво?
– Стоукс нас больше не обслуживает, ты забыл? Слишком далеко…
– О'кей, о'кей…
(Время за полдень, до начала игры я провалялся с грелкой на пояснице, еще не завтракал и потому страшно хочу есть. Вив поднимается и почти беззвучно в своих теннисках выходит на кухню. В доме чертовски тихо. Даже при включенном телевизоре, по мне, слишком тихо. Тоскливая, убийственная тишина – никто ни с кем не разговаривает, не смеются и не визжат дети, не заходит Джоби с какой-нибудь дикой идеей, не носится по дому Генри… и даже когда мы изредка перебрасываемся с Вив какими-то фразами, от звука наших голосов кажется, что в доме еще тише. Потому что мы обращаемся друг к другу, а не к кому-то еще. До сегодняшнего дня я как-то не замечал этого – наверное, был слишком занят похоронами и прочими делами, – и только сегодня я по-настоящему осознал, что было сделано Малышом. Я услышал эту тишину и задумался над тем, сможем ли мы с Вив когда-нибудь снова разговаривать. Да, надо отдать Малышу должное…)
Толкнув тяжелую стеклянную больничную дверь, я окунулся в благодатное тепло и гостеприимство все той же старой амазонки, читавшей все тот же киножурнал.
– Похоже, вы здесь живете, – заметил я, стараясь быть как можно благожелательнее. – Ночи, дни и Благодарения.
– Мистер Стампер? – подозрительно осведомилась она и быстро подалась вперед, – У вас… кружится голова, мистер Стампер?
– Погода, – с некоторым колебанием ответил я.
– Я хочу сказать, вам плохо? – Оставив свой журнал, она устало смотрит на меня. – Я знаю, что у вас был период перенапряжения…
– Я очень признателен за вашу заботу, – еще более недоуменно откликаюсь я, – но, думаю, я не потеряю сознания снова, если вы это имеете в виду.
– Сознание? Да… может, вы посидите здесь немного… а я сбегаю за доктором. Слышите, подождите меня здесь…
И, прежде чем я успеваю ответить, она вылетает в крахмальном вихре, летящем за ней, как выхлопные газы. Я смотрю ей вслед, недоумевая, чем вызвана такая поспешность. Она явно переменилась по сравнению с днем нашей последней встречи. Что ее напугало? Некоторое время я размышляю над этим и прихожу к выводу, что, вероятно, мой новый вид. «Новый оттенок мрачной надменности, появившийся в моем облике… вот и все». С холодным безразличием я поджимаю губу. «Чуть-чуть припугнуть бедного работягу – вот и все, что нужно, чтобы быть готовым встретиться лицом к леденящему лицу с Тотальным Отсутствием Страха…»
Я подхожу к сигаретному автомату и наклоняюсь, чтобы опустить в него четвертак, – в нем-то я и вижу отражение образа, так напугавшего сестру, – точно, ужас! Правда, мрачной надменности мне в нем заметить не удается – на меня смотрит небритое, неухоженное, помятое лицо с покрасневшими испуганными глазами, в которых сквозит ощущение мрачной гибели. И все же мой вид вселял ужас.
На меня стоило посмотреть. Вместе с ванной в номере отсутствовало и зеркало, так что я не мог стать свидетелем собственной деградации, незаметно развивавшейся одновременно с заплесневением сознания. Как, бывает, обои за ночь покрываются нежной серой поступью грибка, так мое лицо несло на себе следы пренебрежительного к нему отношения. Неудивительно, что Безумный Рыбак предпочел укрыться за запертой дверью! После трех дней курева и плесени я являл собой такое зрелище, что вряд ли кто, вооруженный одной лишь рыбой, решился бы на меня напасть вне зависимости от национальности и психической вменяемости.
279 
