очень нудно 
44 
Крот повернул к нему голову, слабо улыбнулся:
— Очень жарко было, дышать нечем, нафталина нанюхался и сомлел.
— Вижу, что не воспарил. На, выпей.
— Не хочется, дышать тяжело. Воды хочу со льдом.
— Ананас в шампанском не желаете? Пей, говорят тебе, — сразу полегчает.
Крот, морщась, стуча зубами о край стакана, хлебнул обжигающую жидкость.
— Как, очухался или еще не совсем?
— Вроде бы в порядке.
— Когда Лизка придет?
— Она до восьми, по-моему.
— А что ты ей говоришь, почему, мол, на улицу не выходишь?
— Отпуск, говорю. Обидели меня на работе — понизили. Вот и переживаю дома свою беду.
— А она что?
— Утешает. «На юг, — говорит, — давай поедем, отдохнешь, развлечешься». Ей-то и невдомек, что у меня за развлечения…
— Ну ладно. Договорился я с ним на завтра. Ты сиди здесь, как гвоздь в стене, — не шевелись. Завтра к вечеру заеду, расскажу, как и что.
— А деньги когда?
— Опять ты про свое! Я тебе сказал уже: недели две понадобится, чтобы их сплавить. Ты сиди здесь, никуда не выходи, читай книги: ты же вон какой, оказывается, библиофил.
— Паспорт новый достанете?
— Э, брат, за него надо будет много денег заплатить. Если завтра все провернем успешно, куплю тебе недельки через две паспорт. А все, что останется от твоей доли, — доставлю на блюдечке с голубой каемочкой…
— Любите вы меня, Виктор Михалыч, ласкаете… Боюсь, заласкаете насмерть!
— А ты не бойся — целее будешь. Короче, сиди здесь и не рыпайся. До завтра!
— Ни пуха…
— Иди к черту!
Балашов шагнул на улицу, как в кузнечный горн. Раскаленные камни дышали жаром, асфальт продавливался под каблуками. Не подходя к машине, он завернул в будку уличного телефона-автомата и набрал номер своей мастерской.
— Федор Игнатьевич, это я, Балашов. Мне сообщили, что неожиданно заболела моя Алла — температура, рвота. Я сейчас с врачом к ней еду, вы уж там без меня как-нибудь…
— Будьте спокойны, Виктор Михалыч, я все обеспечу. Желаю Алле Матвеевне выздоровления!
— Спасибо. Если у нее что-то серьезное, я, вероятно, завтра задержусь немного…
Бросил трубку на рычаг и, обливаясь потом, выскочил из будки. Черный автомобиль раскалился так, что было больно дотронуться. Балашов открыл дверцу, и в лицо ему ударила волна горячего воздуха. Он с места рванул машину, и, набирая скорость, черная «Волга» полетела в сторону центра города. Лавируя между машинами, вклиниваясь в каждый свободный участок дороги, Балашов вел машину напряженно и расчетливо, почти не задерживаясь у светофоров, изредка вырываясь на резервную зону улицы. Остался позади центр, промелькнули дома Кутузовки, Панорама, новостройки Кунцева и Сетуни. Впереди — широкая серая полоса Минского шоссе. Акселератор нажат до отказа, мотор звенит от громадных оборотов, шины с шипением отталкиваются от асфальта. Деревья, домики по обочинам дороги слились в непрерывную пестро-зеленую ленту. На лице Балашова застыла кривая усмешка…
Тринадцать часов
Белый «мерседес» стоял у подъезда. Тихонов бросил взгляд на номер и, не задерживаясь, вошел в вестибюль. В гостинице было немного прохладнее, чем в раскаленном пекле улицы. Тихонов закинул пиджак на плечо и направился в бюро обслуживания. Здесь был настоящий рай — три вентилятора поворачивали во все стороны свои гудящие лопасти, разгоняя по залу волны прохлады. Яркие плакаты на стенах предлагали летать только на самолетах «Эйр Индиа», посетить Париж весной, полежать на пляжах Мамайи. Пальмы, яхты, загорелые красавицы, элегантные молодцы. Красота!
Молоденькая переводчица, умирая от жары, переписывала какую-то длинную ведомость. Тихонов приготовил для нее самую свою обворожительную улыбку. «Сейчас бы придумать какие-нибудь шуточки, — с огорчением подумал он, — ничего ведь не получится иначе. Мозги от духоты растопились».
— Простите, это вы распоряжаетесь всеми этими удовольствиями? — Тихонов указал на плакаты.
Девушка вяло улыбнулась.
— Просто обмен туристской рекламой на основах взаимности.
Тихонов уже прочно устроился в кресле у ее стола.
— Я вот посмотрел на этот плакат, и мне снова захотелось съездить в Париж весной.
— А вы что, там были уже?
— Нет, но в прошлом году я тоже хотел…
Переводчица засмеялась.
— Такая древняя «покупка», что я ее даже забыла.
44 
