205 
Возможно, что так называемое Письмо представляет собой регистрацию нескольких передач одновременно. Если допустить, что в галактике работают автоматические передатчики именно на этой частоте, в той полосе, которую мы считаем единичным каналом связи, то можно объяснить даже непрерывное повторение сигнала… Это могут быть сигналы, с помощью которых общества, образующие «цивилизационное объединение», систематически поддерживают синхронность каких-то своих технических устройств — астроинженерных, к примеру.
Этим можно было бы объяснить цикличность сигнала. Но с существованием Лягушачьей Икры эта гипотеза плохо согласуется, хотя с некоторой натяжкой можно было бы включить в данную схему и этот факт. Во всяком случае, такая гипотеза более скромна, а значит, и более реалистична, чем те гигантские картины, которые развертывали сейчас перед нами. Существует еще одна загадка, связанная с сигналом, — то, что он одиночен. Таких сигналов должно быть очень много. Но переделывать весь космос для того, чтобы разгадать загадку, — это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Ведь можно было бы счесть, что сигнал — это «музыка сфер», своего рода гимн, нейтринные фанфары, которыми Высшая Цивилизация приветствует, например, рождение Сверхновой звезды. Можно рассматривать Письмо и как апостольское послание: там есть и Слово, которое становится Плотью; есть также, в противоположность ему, Лягушачья Икра, которая в качестве Повелителя Мух, то есть порождения мрака, указывает на манихейскую природу сигнала — и Вселенной. Множить подобные гипотезы недопустимо. По существу, обе концепции, а особенно концепция Лирнея, консервативны, потому что они сводятся к защите, к отчаянной защите эмпирической точки зрения. Лирней не хочет расставаться с традиционным подходом, характерным для точных наук, которые с самого своего зарождения занимались явлениями Природы, а не Культуры. Не желая отказаться от трактовки космоса как чисто физического объекта, лишенного всяких «значений», Лирней поступает подобно человеку, который намерен изучать письмо, написанное от руки, как сейсмограмму (поскольку и письмо, и сейсмограмма — определенного рода сложные кривые линии).
Гипотезу Синестера я определил как попытку ответить на вопрос: «Наследуют ли друг другу очередные космосы?» Он дал такой ответ, по которому наш сигнал, оставаясь искусственным образованием, перестал быть письмом. Под конец я перечислил ужасающее количество допущений, взятых авторами с потолка: отрицательное выворачивание материи, ее превращение в информацию в момент предельного сжатия, выжигание «атомотворящих» символов на нейтринной волне. Эти допущения, по самой их природе, никогда нельзя будет проверить, ибо все это должно происходить там, где уже не будет не только никаких разумных существ, но даже и самой физики. Это — не что иное, как дискуссия о загробной жизни, замаскированная физической терминологией. Либо же это философская фантастика (по аналогии с научной фантастикой). Математическое одеяние скрывает под собой мир; я вижу в этом знамение времени, и ничего более.
Уж после этого, разумеется, дискуссия вспыхнула, как пожар. Под конец Раппопорт неожиданно выдвинул еще одну гипотезу. Она была настолько оригинальна, что я ее изложу. Раппопорт защищал тезис, что различие между искусственным и естественным не является чем-то абсолютным, что оно относительно — и зависит от системы отсчета, выбранной для познания явлений. Например, вещества, выделяемые живыми организмами в результате метаболизма, мы считаем продуктами естественного происхождения. Если я съем слишком много сахара, мои почки будут выделять его избыток. От меня зависит, будет ли сахар в моче искусственным или естественным по происхождению. Если я, зная механизм явления и предвидя его последствия, съел столько сахара нарочно, чтобы его выделять, то присутствие сахара искусственно; если же я съел сахар, потому что мне так захотелось, и ничего более, то его присутствие будет естественным. Это можно доказать. Если кто-то будет исследовать мою мочу и я с ним соответствующим образом условлюсь, то количество обнаруженного сахара может приобрести значение информационного сигнала. Наличие сахара будет, например, означать «да», а отсутствие — «нет». Это — процесс символической сигнализации, как нельзя более искусственный, — но только между нами двумя. Тот, кому наш уговор неизвестен, ничего о нем не узнает, исследуя мочу. Так получается потому, что в природе, как и в культуре, на самом деле существуют лишь естественные явления, а искусственными они становятся только потому, что мы связываем их друг с другом определенным образом — с помощью уговора или действия. Полностью искусственными являются лишь чудеса, поскольку они невозможны.
205 
