181 
– Но почему?! Неужели такое возможно! Бернар, как всегда, старался держаться спокойно.
– К сожалению, да. Признаться, я это предвидел.
– Зачем же ты вернулся?! Надо было бежать!
Его губы искривила усмешка.
– Спасаться бегством? Как настоящий изменник или предатель? Такое было возможно в девяносто третьем, но не сейчас. Только вот дети… – Тут голос Бернара дрогнул, а суровые черты его лица исказила боль. – Для них было бы лучше, если б я погиб при Ватерлоо.
Элиана произнесла, пытаясь преодолеть душевный гнет и леденящее чувство страха:
– Дети прекрасно знают, какой у них отец. Бернар покачал головой.
– Не в этом дело. Просто теперь на них будут смотреть как на детей преступника.
– Неправда. Все более или менее здравомыслящие люди понимают, что такие доблестные офицеры, как ты, стали безвинными жертвами государственного переворота.
– И все-таки я виноват, Элиана! Виноват перед тобой. Не знаю, как получилось, что я не подумал о тебе. Бог с ним с императором, с Францией, с честью и долгом! Но вот ты…
– Пожалуйста, не надо так говорить! Если б ты поступил по-другому, то терзался бы не меньше, чем сейчас.
Бернар помолчал. Потом промолвил:
– Не уверен, назначат ли тебе пенсию. Если придется туго, воспользуйся процентами с той суммы, что положена на имя Розали. Мальчики должны получить хорошее образование. И, пожалуйста, не сообщай ничего Ролану. Напишешь позже. Скажи, я так просил. Кстати, от него есть известия?
– Да. Пока за него пишет Маргарита. Они очень довольны путешествием. И, конечно, счастливы вместе. – И внезапно не выдержала: – Ради Бога, Бернар, не говори со мной так, будто все кончено! Вспомни Люксембургскую тюрьму! Ты же сумел спастись!
Он улыбнулся.
– Тогда, двадцать лет назад, я был так молод! Ведь чудеса случаются, когда в них веришь! Все изменилось, Элиана. Я уже не тот, давно не тот. И бежать отсюда нельзя: всюду охранники и решетки. И меня никуда не поведут, расстреляют прямо на тюремном дворе. Элиана! – Он порывисто прижал ее к себе. – Ты подарила мне столько счастья! Воспитала наших детей! Мне жаль оставлять тебя одну! Я думал, хотя бы теперь, после стольких лет коротких встреч и долгих разлук, мы наконец будем вместе, но получилось иначе. Знаю, тебе было нелегко со мной. Случалось, я причинял тебе боль… Прости, если можешь, любимая!
Внезапно Элиана почувствовала: что-то в ее душе затвердело. Женщина знала, что не заплачет, – ни сейчас, ни в последующие дни. Настало время думать, а не плакать, действовать, а не скорбеть. Уверенность и сила – вот что ей понадобится теперь.
– Я еще приду к тебе, дорогой.
– Если разрешат.
– Я добьюсь свидания.
Вскоре пришел охранник, и супруги простились. Элиану не удивило это, казалось бы, несвойственное Бернару смирение перед своей участью и готовность покориться судьбе. Слишком много видел он смерти! Ведь тогда, в девяносто третьем, она тоже ни во что не верила.
Женщина вышла на улицу. Адель поджидала ее на противоположной стороне. Она нетерпеливо ходила взад-вперед, и ветер раздувал подол ее скромного мериносового платья. Было пасмурно, над Парижем клубились густые темные облака, а по пока еще сухой земле мчались подхваченные вихрем листья и пыль.
Элиана быстро перебежала через дорогу и тут же встретила вопросительно-тревожный взгляд дочери. Младших детей удалось уговорить остаться дома, но Адель не желала ничего слушать и поехала с матерью.
Женщина смотрела на свою дочь, на ее нежное лицо, обрамленное серой бархатной шляпкой с завязанными под подбородком голубыми лентами. В семье считалось, что девушка похожа на мать; отчасти так оно и было, но… Эти светло-каштановые волосы, бирюзовые глаза, классически правильные черты лица…
Максимилиан! Максимилиан со своими связями, могущественный, всесильный, вот кто наверняка сумеет ей помочь!
Элиана сжала руку Адели.
– Скорее! Мы едем на улицу Гренель!
– Но зачем?
– К моему… к моему знакомому. Идем, дорогая, я все расскажу по дороге.
Элиане далеко не сразу удалось попасть в здание министерства, а затем они с Аделью более получаса ожидали в эффектно обставленной приемной.
Наконец женщине позволили войти в огромный кабинет со светлым паркетом, темно-красным ковром и такого же цвета бархатными портьерами. Она огляделась. Всюду полированное дерево, позолота, неяркие тона – благородство и изысканная строгость. Элиана заметила, что золотых пчел империи сменили геральдические лилии: другое правительство – другая символика.
181 
