22 
— Не за что. Мы просто запишем на ваш счет. — И Франсискас взглянул на Болдена поверх очков. — Шутка, сэр. Можно смеяться.
Болден криво усмехнулся:
— Довольны?
Отложив ручку, Франсискас сцепил руки на столе.
— Знаете что, мистер Болден, мне бы хотелось узнать о вас больше.
— И что именно вы хотите узнать?
— Детали вашей биографии.
— Я уже все рассказал. Что вы хотите еще услышать?
— Послушайте, мистер Болден, я здесь, чтобы помочь вам. Нам не обязательно становиться лучшими друзьями, но, по-моему, для меня было бы полезно узнать о вас побольше.
Болден слишком устал, чтобы спорить.
— Я банкир. Работаю в компании «Харрингтон Вайс». Родился в штате Айова. Вырос в Иллинойсе. Учился в Принстоне. Окончил Уортонскую бизнес-школу. Потом переехал в Нью-Йорк. У меня нет врагов, и у мисс Дэнс, по-моему, тоже. — Он придвинулся ближе к столу. — Послушайте, все это я уже рассказал детективу Макдоно. Я видел этих людей первый раз в жизни.
— Но они про вас знали все. Даже где вы обедаете.
И что я двадцать пять часов в неделю подрабатывал в университетской столовой.
Болден кивнул. Позже он все обдумает, но сейчас просто хотелось домой.
Франсискас снова просмотрел свои записи.
— И этот человек, Гилфойл, уверен, что вы знаете о какой-то короне и знаете кого-то по имени Бобби Стиллман?
Болден снова кивнул:
— А я не имею ни малейшего представления, что это такое и кто это такой.
— Вот это нам и предстоит выяснить, — сказал Франсискас. — Я бы хотел узнать вот что: где вы научились так драться? Выбили парню три зуба. И у меня, естественно, возникает вопрос: кто же в этом случае пострадавший? Кого мне следует пожалеть?
— Не знаю. Я просто защищался.
— Непохоже, что просто. Такому надо учиться специально. И иметь определенную практику. Вот и поведайте мне, где блестящий, хорошо образованный молодой человек вроде вас может научиться так отделать двух профессионалов.
Болден смотрел на пачку бумаг, которую детектив принес с собой. Он понимал, что и его отпечатки уже прогнали через базу данных, но по закону, когда бывшему малолетнему преступнику исполняется восемнадцать, его дело сдается в архив и доступ к любым материалам закрывается.
— А у вас там ничего про это не написано?
— Так вот что вас беспокоит? — Франсискас закрыл папку. — О вас здесь ничего нет. Все, что вы хотите рассказать мне… что, по-вашему, могло бы помочь… даю слово, все останется между нами. — Болден промолчал, а детектив продолжил: — Возьмем хотя бы татуировку на вашем плече. Я заметил ее, когда вы переодевались. Кто такие рейверы? Кстати, особенно мне понравилась вторая часть: «Своих не сдаем».
Болден еле удержался, чтобы не взглянуть на свое плечо. Рейверы — это как семья. Рейверы были друзьями, и они заботились друг о друге. Для него рейверы были всем в те времена, когда ему приходилось туго.
— Так, старые друзья, — ответил он.
— Друзья, которые просто хотели поупражняться, как пользоваться татуировочной машинкой? Откуда у вас эта татуировка? Тюрьма? Колония? Вы беспокоились, что это выплывет на поверхность? Не волнуйтесь, я ничего не собираюсь рассказывать вашему работодателю.
Болден отвел взгляд, чувствуя, как язык отказывается говорить: недоверие к полиции — вообще к властям — захлестывало его.
— Мистер Болден, это не преступление, если когда-то вы были членом какой-то банды, — произнес Франсискас, — но, возможно, это помогло бы мне в расследовании.
— Да какая банда! — объяснил Болден. — Так, несколько парней, с которыми я общался пятнадцать лет назад. К тому, что случилось сегодня ночью, это не имеет отношения.
— А как насчет тех бандитов, с которыми вы работаете сейчас?
— Вы о программе по перевоспитанию? Да, это один из видов деятельности нашего клуба. Я просто помогаю организовать некоторые мероприятия. Собираю на них деньги. На прошлой неделе мы проводили шахматный турнир. И один из мальчишек обыграл меня во втором круге. Нет, честно, у меня нет врагов.
— Значит, вы полагаете, что между вашей работой в клубе «Гарлемские парни» и ночным происшествием тоже нет никакой связи?
— Никакой.
Франсискас снял очки и положил их на стол.
— И больше вы ничего не хотите рассказать?
— Мне больше нечего добавить.
Франсискас устало усмехнулся. «Правда — хитрая штука», — читалось в его взгляде.
22 
