9 
Это известие застало Шейлу уже в Европе. Она восприняла его с полным равнодушием. Ее сердце было так же пусто, как утроба Трисии. Предательство обратило ее в труп.
И, наверное, она все еще мертва.
Выйдя на втором этаже больницы из лифта, Шейла подумала, что Коттону не так страшно умереть — его жизнь не прошла впустую. К сожалению, о его любимой дочери этого сказать нельзя. Но одно она поняла совершенно точно — если до своего возвращения в Лондон она не простит Трисию и Кена, не примет все как есть, то навсегда останется трупом.
— Добрый вечер, — обратилась она к медсестре, которую встретила в холле. — Как мой отец?
— Здравствуйте, мисс Крэндол. Пока никаких перемен. Доктор спрашивал о вас. Он хочет поговорить.
— Я буду у отца.
— Хорошо, я передам.
Медсестра ушла за врачом. Шейла прошла по коридору до последней реанимационной палаты. Через стеклянную дверь увидела Коттона. Тело прямо и безжизненно лежало на постели, и разные трубки тянулись от него к мигающим и булькающим приборам, которые поддерживали затухающую жизнь.
Сердце Шейлы тяжко заныло. Разве можно без слез видеть обожаемого человека в таком состоянии? Он сам пришел бы в отчаяние, если бы мог осознать свое положение. Как он всегда ненавидел болезни! И всегда был здоров и независим. А теперь он не в силах сделать буквально ничего без помощи хитроумных машин. Было что-то противоестественное в том, что этот великан лежит здесь поверженный, безжизненный, бесполезный.
Прижав ладонь к прохладному стеклу, Шейла прошептала, словно в забытьи:
— Что с тобой произошло, папочка? Скажи, родной!
С того страшного дня, когда у судьбы кончились подарки для Шейлы Крэндол и в один миг на нее обрушилось столько горя, сколько не пережить и за целую жизнь, с того самого дня отец перестал любить ее.
После того как разъехались смущенные гости, после того как Кен и Трисия остались вдвоем, чтобы обсудить предсвадебные проблемы, Шейла кинулась к Коттону, чтобы укрыться от всего мира в его любви и сочувствии.
Но отец вдруг стал чужим. Он даже ни разу не взглянул на нее. И холодно отстранился, когда она упала на его широкую грудь. И не сказал ни одного ласкового слова. Это ей, любимой дочери, которую берег всегда как зеницу ока. И когда Шейла сказала, что ей надо уехать хотя бы на некоторое время и чем дальше, тем лучше, он одобрил ее. Он не был зол. Не бушевал и не впадал в патетику. Это было знакомо и не так страшно. С этим она умела справляться. Но теперь она была ему безразлична. И это пронзило ей сердце. Таким он бывал только с теми, кто был ему противен. Что с ним? Ведь именно сейчас ей так необходима его поддержка, его нежность, его любовь.
Она убежала из дома куда глаза глядят. И добралась до Лондона. Трещина в отношениях с Коттоном расширялась. Короткое письмо раз в полгода, несколько равнодушно-вежливых слов по телефону — вот и вся любовь. Ясно, что иного он от нее не ждет. Каким-то непостижимым образом он вычеркнул ее из своей жизни. Она боялась, что он так и умрет, не посвятив ее в эту тайну. В отчаянии она день и ночь ломала голову над тем, что превратило ее в глазах отца из любимицы в парию.
— Это еще что такое? — услышала она успокаивающий голос доктора. — Я совсем не хочу, чтобы у меня появилась еще одна пациентка.
Шейла нагнула голову, поспешно стирая со щек слезы.
— Здравствуйте, доктор Коллинз, — виновато улыбнулась она. — Со мной все в порядке. Устала просто.
Он взглянул озабоченно, но, к счастью, больше ничего не добавил.
— Есть новости? — спросила она.
— Если судить по данным анализов, я должен сообщить вам, что его необходимо оперировать. — Он закрыл медицинскую карту, щелкнув металлическими пластинками обложки. — Но сейчас это опасно. Он слишком слаб. Пока что нам придется ждать и надеяться, что приступ не повторится.
— Вы мне разрешите войти к нему?
— Не более чем на две минуты. А вам я очень рекомендую успокоиться, хорошо питаться и побольше отдыхать. У вас не вполне здоровый вид. Доброй ночи.
Он пошел по коридору широким размашистым шагом самоуверенного человека, что лишний раз доказывало, какой он еще, в сущности, мальчишка.
Шейла с удовольствием приветствовала медсестру, снимающую показания приборов, и толкнула стеклянную дверь. Несмотря на яркое освещение, комната казалась склепом.
Она приблизилась к кровати на цыпочках. Глаза Коттона были закрыты. Изо рта торчала трубка. Две других, потоньше, тянулись из ноздрей. Взгляд упал на знакомый, как всегда торчащий вверх, клок совсем белых волос. Слезы сразу обожгли глаза. Пальцы ее легко коснулись седых прядей.
9 
