очень нудно 
63 
– У нас забастовка! – сказал Фитингоф Кедрову. – Умоляю… Необходимо ваше присутствие на корабле.
– Дорогой Ольгерт Брунович, но я уже в халате. Я…
– Михаил Александрович, – не дал ему договорить Фитингоф, – сейчас команда должна видеть вас в мундире. И при оружии!
Когда бунтует эсминец – это бунтует лишь рота. Можно подавить восстание на крейсере – как в батальоне. Но гораздо сложнее с плавающей крепостью линкора, на котором за стенкою бронированных фортов во всеоружии засела целая дивизия.
– Господа, – заявил Фитингоф в кают-компании, – прошу оставить розовые надежды, что макароны могут исправить положение с ячневой кашей. У нас, если хотите знать правду, даже не бунт… Потемкинщина! Да, да. Та самая, которая однажды обернулась позором для России…
Фитингоф хотел что-то сказать еще, но махнул рукой:
– Поздно… разбирайте револьверы!
От пианино рванулась к нему тень мичмана Карпенко:
– Нет! – вскрикнул он, подбежав к барону.
– Что значит «нет»? – набросился на него старшой. – На ваших плечах, мичман, погоны или ангельские крылышки?
– Нет! – твердо повторил Карпенко. – Я говорю вам нет, ибо нечестно проливать русскую кровь на палубе русского корабля. Она должна быть пролита лишь в битве с врагами.
«Романтичный юноша…» Фон Кнюпфер положил на плечо Карпенко свою боксерскую лапу и дернул мичмана к себе:
– Врага вы и во сне видели. А он… здесь! Не прольете вы ему кровь, так он прольет сейчас кровь вашу… Выбирайте!
Ничего не понимая, что происходит сегодня, остервенело лаял на всех фитингофский дог. Дневальные обходили корабль, уже отсвистывая на дудках обычный призыв:
– Ходи все вниз – на молитву!
Семенчук мотался по трапам, исступленно крича:
– Давай все в церковь… ходи вниз!
– А что там будет? – спрашивали его.
– Не знаешь, дура, что в церкви бывает? Митинг будет…
Матросы всегда волокитничали, чтобы не отбывать повинности богослужения. Но сейчас церковная палуба – как переполненный трамвай. Жарко было. Теснотища адова. Стояли плотно – в стенку, и эта стенка живых тел слегка покачивалась (в такт раскачиваниям дредноута). Пришли и офицеры. В мерцании икон, перед ликом святых угодников сошлись – не для молитв, конечно же. Сошлись, чтобы драку продолжать. Обнажив головы, вразброд – через пень колоду – отбоярили молитву. Но, разрушая песнопение, летала над головами тяжкая брань и метались злобные выкрики:
– А макароны кады давать станут?
– Братцы, ой, дохну! Ноги не держат…
– Я голодным на царской службе спать не лягу!
Богослужение использовали для своей агитации большевики.
– Кончай эту баланду, – шелестел за киотами шепот Полухина. – От «шестьсот шесть» отказались, и крути машину назад. Помните, что царь не пожалеет лучшего линкора России – вас угробят торпедами, и кандалы всем обеспечены. Подумайте, что рано еще!
И на всю церковную палубу – словно по железу запустили стальной брусок – рвануло диким выкриком Семенчука:
– Братцы, не суйся башкой в петлю! Не пришло еще нам время!
Кто-то из матросов смачно харкнул ему в лицо:
– Шкура! За начальство выгребаешь? Мало тебе этих лычек? Шапку с ручкой захотел, чтобы пофорситься?
– Дурак, – вытерся Семенчук. – Я же тебя сберегаю…
Гангутский батька взмахнул кадилом – большим, как макитра.
– Которые тута верующие, – провозгласил трубяще, – теи да престанут лаяться. Иначе любого из вас, гавриков, вот шарахну по кумполу, чтобы бога – бога-то! – не забывали…
Отмолились во славу божию. После, как всегда, сигнал:
– Койки брать – всем спать!
* * *
– Не бери койки! – раздавалось. – Не ляжем спать!
Койки стоят на верхнем деке, свернуты в тугие коконы, согласно уставному стандарту. Стоят рядами, как шпульки в ткацких челнах, все пронумерованы. Койки ждут или разбора ко сну, или гибели корабля (каждый такой кокон держит матроса на воде двадцать минут). Но сегодня разбора не состоялось. В низах дредноута вспыхивали драки. Взявших койку заставляли тащить обратно и ставить в сетки. Кое-где уже блеснули потаенные ножи, разрезая на койках шкентросы, и под ноги бунтующих теперь сыпались пробковые матрасы, тощие подушки и рыжие одеяла…
– Не смей койки брать! Мы еще не ужинали!
Эти проклятые макароны породили бунт. Но бунт стал вызревать в восстание, когда по «Гангуту» разнесся призыв:
– Все – к пирамидам! Брать винтовки из кают-компании…
63 
